— О, друзья мои! — раздался над головами пришедших оживленный голос, подхваченный гулявшим под сводами эхом. — Наконец-то и вы здесь!

Даниэль обернулся. К ним уже бежал по широкой мраморной лестнице человек средних лет, с приятным и располагающим лицом, которое портили, пожалуй, только чрезмерно покрасневшие щеки, выдававшие в своем обладателе незаурядного любителя спиртного. На выглаженный, отливающий шелком фрак незнакомца страшно было, казалось, даже дышать; вдобавок, когда человек приблизился, Даниэль заметил сверкнувший у него на руке перстень с золотой печаткой.

— Дорогой Эдуар, — сказала Мадам, выдавая в своем визави хозяина приема, и обменялась с ним приятельскими поцелуями в щеку, — мы очень рады…

— А я! Я рад чрезвычайно! — горячо ответил де Пассаван, улыбаясь от уха до уха, и почти набросился на Эжени с объятиями. — Милая моя, ты прекраснее вечерней зари!

— Ты тоже блестящ, как и всегда, — засмеялась Эжени, не оставляя сомнений в том, что с графом она знакома давно и, более того — состоит с ним в теплых, даже дружеских отношениях. — Мы так скучали…

— Я тоже скучал, ты даже не представляешь. Не веришь — не смог, плюнул, вернулся в Париж на две недели раньше, чем думал, — затрещал де Пассаван, бережно сжимая ее ладонь. — Не мог выносить эти чертовы апеннинские рожи. Только на словах потомки римлян, а на деле — тьфу! Жалкие людишки. Впрочем, случилась со мной в Болонье одна презабавная история, я расскажу и ты обхохочешься… так, а это, значит, наше молодое дарование?

Неловкость, которую Даниэль испытывал, только удвоилась, когда сияющий взгляд графа оборотился на него. Молодой человек испытал даже острое желание спрятаться куда-нибудь, точно не с улыбкой к нему приближался де Пассаван, а с остро наточенным окровавленным топором.

— Да-да, — подтвердила Мадам, наблюдая за ним с усмешкой, — это он.

— Чудесно! — провозгласил граф, пожимая Даниэлю руку со всей возможной сердечностью; тот только крякнул, чувствуя, как хрустнули его пальцы. — Видел ваши картины. Восхитительно! Но поговорим об этом позже, не хочу сейчас, в спешке… а тут?

Следующей жертвой его приветливости закономерно оказалась Лили. Впрочем, она не сплоховала, ничем не выдав ни растерянности, ни испуга — выступила вперед и присела в глубоком реверансе, выполненном по всем правилам светского этикета.

— Месье, для меня большая честь познако…

— О, давайте без церемоний, — засмеялся Пассаван, хватая ее за руку и порывисто прижимаясь губами к запястью. — Мы же не на приеме где-нибудь в Версале, правда? Общество самое что ни на есть простое… вы Лили, верно?

— Да, месье, — кивнула она, ничуть не ошеломленная его болтовней, и Даниэль невольно восхитился ее выдержкой. Пассаван, судя по его виду, тоже пребывал в восхищении:

— Эдуар Арман Огюст де Пассаван к вашим услугам, дорогая. Для вас — просто Эдуар, как только мы выпьем на брудершафт, а выпьем мы весьма скоро… прошу за мной!

Следуя за графом, все четверо поднялись на этаж. Там, объятые ярким, неподвижным светом электрических ламп, толпились гости, и у Даниэля, впервые оказавшегося в столь блестящем обществе, зарябило в глазах. Он застыл, не зная даже, на что обратить свой взгляд — на ломившийся от тонких вин и изысканных закусок фуршетный стол? на роскошные украшения, сияющие всеми цветами на шеях и руках присутствующих дам? на музыкантов, играющих слаженно, без единой лишней ноты, знаменитый шопеновский вальс? Лили, как Даниэль заметил, тоже замерла в нерешительности; даже когда ей поднесли бокал вина, она взяла его не сразу, явно не заметив.

— Будьте как дома, — Пассаван продолжал источать волны доброжелательности, но теперь его главной целью был, очевидно, Даниэль, которого он нетерпеливо подхватил под локоть. — Пройдемте-ка со мной, хочу вас кое с кем познакомить.

Не имеющий никакой возможности к сопротивлению, Даниэль позволил себя увести. Пассаван, между делом вручив ему бокал с вином, продолжал говорить без умолку:

— Ваша Саломея просто гениальна. Сам Леонардо бы не нарисовал лучше.

— Я вас уверяю, — начал Даниэль, не зная, куда деть себя от смущения, — я не думал, что…

— Перестаньте, перестаньте, — нетерпеливо махнул рукой его громогласный спутник. — Вы знаете истинную цену своих работ куда лучше меня. Так что не скромничайте. А моделью, как я понял, для вас послужила прелестная Лили?

— Да, — подтвердил Даниэль, в душе которого нерешительность постепенно уступала место гордости. — Я понял, что это ее образ, как только ее увидел.

— Что говорит о вашем изысканном вкусе, друг мой! — обрадованно заключил Пассаван, хлопая его по плечу, и тут же отвлекся, пытаясь взглядом разыскать кого-то в толпе. — Черт, да где же этот бездельник? Вечно его нет, когда он нужен… выйдем на балкон?

Возможно, дело было в вине, которое Даниэль допил в несколько глотком, или в том, что он понемногу свыкся с шумной компанией графа, но с каждой минутой он ощущал себя все более расслабленно и даже приподнято; в собравшемся обществе, насколько он мог судить по донесшимся до него обрывкам разговоров, он мог отыскать единомышленников и даже друзей — тех самых людей богемы, о принадлежности к которым сам он долгое время мог лишь мечтать. Пассаван, кажется, заметил его заинтересованность:

— Вы, я понимаю, в Париже недавно?

— Я прибыл сюда весной, — проговорил Даниэль, внезапно удивляясь собственным словам, и добавил несколько озадаченно, — но мне кажется, что с тех пор прошла целая жизнь.

— Так всегда бывает, — сказал ему Пассаван, беря у проходящего мимо официанта еще один бокал. — Париж — это совсем не то, что весь остальной мир. В этом городе все по-своему. Сам иногда удивляюсь — и как я мог когда-то жить где-то в другом месте? Нет, если весь мир представить как некий единый организм, то этот город, несомненно, будет его сердцем — сюда стекается вся кровь и отсюда же разбегается, очищенная, обновленная, чтобы напитать собой даже самые отдаленные части тела… мы с вами — эта кровь. Кровь мира, если будет угодно.

Даниэлю такое сравнение пришлось по душе, и он не скрыл этого; заметив понимание в глазах собеседника, Пассаван продолжил развивать свою мысль:

— Мы стоим на пороге революции, друг мой. Революции более разрушительной, чем все, что происходили до этого, ведь произойдет она в первую очередь в умах и сердцах. Я вижу, как дрожит мироздание, готовясь сбросить с себя оковы отживших свое условностей и предрассудков. И мы можем быть теми, кто поможет ему! А? Как вам?

— Я тоже думал об этом последнее время, — признался Даниэль, хватаясь за возможность излить душу кому-то, близкому ему по взглядам и воззрениям, — когда столкнулся с непониманием господ из Академии.

— Академия! — презрительно хмыкнул Пассаван. — Убежище никчемных бездарей, трясущих вековыми регалиями! Была бы моя воля, я бы давно сравнял ее с землей.

— Это правильно, — подтвердил Даниэль, отхлебывая еще вина и ощущая, как в мыслях его, да и во всем теле, поселяется томительная, чудодейственная легкость. — Все, что они могут — паразитировать на славных именах прошлого…