— Что мы будем делать? — спросил он в бесплодной попытке взять себя в руки. — Если Лили узнает…

— Она не должна узнать, — отрубила Мадам. — Только этого ей не хватало! Нет, она не узнает ничего. Но нам надо позаботиться о том, чтобы она не выходила из дома без сопровождения. Ты, я, Серж — кто-то должен быть с ней рядом. В ее дверь врежут новый замок… ключ будет только у меня. И, очевидно, понадобятся решетки на ее окна…

— Да, да, — согласился Даниэль с облегчением, радуясь тому, что Мадам успела, следуя своему всегдашнему хладнокровию, быстро составить план действий. — Мы должны ее защитить.

— Конечно, мы это сделаем, — решительно заявила Мадам, не оставляя никаких сомнений в твердости своего намерения. — Грядет тяжелый год, Дани. Переживем ли мы его — зависит от нашей способности принимать решения… не всегда приятные, но необходимые. Ты понимаешь?

— Да, да, — повторил он слепо и машинально, не думая, что толкает себя в бездонный чернеющий омут.

--

*речь идет об эпической поэме Т.Тассо "Освобожденный Иерусалим", написанной во второй половине XVI века и рассказывающей о событиях Первого Крестового Похода.

Когда-то бесконечно давно, в той жизни, от которой сейчас остались лишь зыбкие миражные видения на краю памяти Даниэля, он, едва прибывший в Париж, бродил по всем возможным салонам и выставкам в поисках вдохновения, которое оставило его; как-то раз он угодил в обиталище тех новомодных художников, кто посвятил свои творения красотам Востока*, но изображенные на картинах прелестные одалиски в окружении вычурных интерьеров и экзотических животных как будто оставили его полностью равнодушным. Его внимание задержалось ненадолго лишь на одном полотне, изображавшем выбор наложниц для гарема: обнаженные девицы, одна прелестнее другой, послушно выстроились в ряд, позволяя осмотреть себя придирчивому взгляду окруженного пышной свитой султана. Тот смотрел на них с легким оценивающим интересом, как смотрят на красивые, но совершенно бесполезные безделушки, и Даниэль, созерцая эту сцену, задумался невольно, как чувствует себя каждая из ее участниц. Хотят ли они понравиться? Или, напротив, про себя молят Бога, чтобы всесильный властитель прошел мимо них, даже не заметив? Посчитают ли они за счастье быть выбранными или, наоборот, предпочтут, чтобы их отмели в сторону, как не нужных и не подошедших? Конечно, на эти вопросы Даниэлю никто не мог дать ответа, но они и не мучили его долго — со временем он подзабыл и картину, и те чувства, что она всколыхнула в нем, чтобы вспомнить более полутора лет спустя, сидя в большом зале заведения мадам Э. и наблюдая, фактически, ту же самую сцену, только случившуюся в других декорациях. Правда, девицы были одеты, а никакого султана и в помине не было, но роль последнего прекрасно исполняла сама Мадам, прохаживаясь мимо нестройного ряда претенденток на замену Эжени, Полине и Дезире. На лице ее отражалось одно лишь деланое безразличие, а взгляд скользил, казалось, поверх голов всех собравшихся, но иногда она замирала на секунду, останавливалась, чтобы оглядеть очередную кандидатку, и те неизменно тушевались, втягивали голову в плечи или хоть бледнели и кусали губы — все, кроме одной, резко поднявшей голову и встретившей взгляд Мадам с холодным и стоическим бесстрашием.

— Как тебя зовут? — Мадам остановилась, привлеченная ее реакцией. — Кто тебя привел?

— Александрина, — отозвалась та, ничуть не смущаясь. — Никто не привел. Я сама пришла.

Мадам удивленно приподняла брови.

— Вот как? И не боишься?

— Тут все такие молчуны, — пожала плечами девица, смотря на тех, кто стоял рядом с ней, со снисходительным презрением. — Никто так и не сказал, чего нужно бояться.

Мелко усмехаясь, Мадам покачала головой и двинулась дальше. По-видимому, этот короткий разговор привел ее в хорошее настроение; по крайней мере, когда при ее приближении еще одна девица сделала решительный шаг вперед и присела в грациозном, почти придворном реверансе, это самоуправство не вызвало у Мадам ни малейшей тени раздражения.

— Я вижу, — сказала она со смехом, — эту манерам учить не придется.

— Не придется, мадам! — сказала за девицу ее сопровождающая, суетливая опекунша или родительница. — Ее зовут Алиетт. Ее прадед был внебрачным сыном графа д’Артуа**!

— Как занятно, — проговорила Мадам, осматривая девицу вниманительнее. — Королевская кровь… вернее, кое-что другое, но тоже королевское, верно, Дани?

Он вздрогнул, не ожидавший, что к нему обратятся. Вся эта сцена вызывала в нем гнетущую неловкость, и он десяток раз проклял себя за то, что оказался вынужденным присутствовать при ней, просто зайдя в заведение в неурочный час, чтобы переговорить с Мадам. Не желая иметь никакого отношения к происходящему, он быстро кивнул в надежде, что после этого его оставят в покое, и Мадам как будто прислушалась к его невысказанному пожеланию, вновь обернулась к претенденткам:

— Хорошо же. Вы двое, можете остаться тут. Остальные… хотя… — тут она задумалась на секунду, будто пытаясь что-то припомнить, и на ее лицо вдруг набежало воодушевленное выражение, как от внезапного счастливого озарения. — Дани! Подойди-ка сюда. Я хочу, чтобы ты выбрал тоже.

Он поперхнулся коньяком, который в этот момент отпивал из фужера, но разорвавшейся в глотке обжигающей горечи не ощутил — в груди у него точно разбили чашу с какой-то холодной, вязкой субстанцией, которая мгновенно разлилась по его жилам, стала его кровью и плотью; почти не осознавая происходящего, Даниэль был способен только глухо переспросить:

— Что?..

— Выбери любую, — повторила Мадам, взмахивая рукой в сторону притихших девиц. — Твоя интуиция уже один раз привела нас к успеху, о котором мы и мечтать не могли. Может быть, она сработает и сегодня? Мне бы очень этого хотелось.

Сопротивление было бесполезным. На ходу пытаясь прокашляться в платок и делая один судорожный вдох за другим, Даниэль приблизился к девицам, прошел мимо них, полуосознанно стараясь копировать походку и движения Мадам, но понимая при этом, что выглядит со стороны нелепо и смешно. Со всем возможным ожесточением он желал лишь одного — чтобы этот фарс наконец-то закончился, и перед ним виделся, простирался безграничной мертвой пустыней лишь один верный способ сделать это.

Выбор был случайным. Он не ощутил даже тени того бьющего в сердце и голову вдохновения, как было с Лили, только шевельнувшийся неожиданным теплом порыв сострадания, когда приметил среди остальных девиц ту, что держалась чуть наособицу, тише и скромнее остальных. Хрупкая до прозрачности, она казалась сущим ребенком, но взгляд ее был приметливым, совсем не детским — и Даниэль, заметив это, остановился рядом с ней.

— Как тебя зовут? — он старался говорить дружелюбно, но чувствовал, что его голос звучит расстроенным инструментом, фальшиво и слишком резко.

— Аннетт, — отозвалась она, разглядывая украдкой его лицо, костюм, но особенно — бриллиантовую запонку на галстуке. Даниэль думал, что надо спросить еще что-то, но ничего подходящего не шло ему в голову, поэтому он ограничился самым простым вопросом: