— В общих чертах, — ответил Пассаван уклончиво, но обмануть свою собеседницу не смог.

— Я напомню, если вы позволите, — сказала она с улыбкой и, увлеченная собственными рассуждениями, прервала игру, оперлась на кий, устремила свой взор куда-то поверх головы графа. — Ахиллес пытается догнать черепаху… и расстояние между ними сокращается на все меньший и меньший промежуток, у которого, однако, никогда не найдется предела. Так же и с дьяволом — за одной ничтожно малой частью души, которую мы передадим ему, последует еще одна, столь же ничтожная, а затем еще и еще. И так мы сами не заметим метаморфозы, которая нас постигнет. Ахиллес никогда не догонит черепаху, потому что той грани, за которой он вырвется вперед, не существует. Так и мы, однажды сторговавшись с дьяволом, не обнаружим грани, за которой наша душа нам уже не принадлежит.

---

*сюжеты из средневековых легенд пользовались большой популярностью в ту эпоху; король Артур и его окружение стали расхожими персонажами многих картин и спектаклей.

**схоласты - средневековые религиозные философы, основной целью работ которых было логическое обоснование церковных догматов.

***парадокс "Ахиллес и черепаха* был сформулирован древнегреческим философом Зеноном в V в. до н.э.

Один из редких выпадавших ей часов досуга Мадам решила посвятить чтению — одетая в мягкое домашнее платье, расположилась в кресле в собственной гостиной, поставив рядом чайник чая и тарелку с нарезанными фруктами, и открыла свежий, еще пахнущий типографской краской том «Дамского счастья»*. Безмолвная идиллия, нарушаемая лишь шелестом страниц, длилась недолго: не прошло и часа, как покой Мадам оказался потревожен, и нарушительницей спокойствия оказалась ни кто иная, как Лили, заглянувшая в приоткрытую дверь.

— Мадам…

— Что еще? — вопросила Мадам, с неудовольствием отвлекаясь от захватившего ее повествования. — Я тебя не звала. Что случилось?

— Я хотела… — Лили помялась немного, зная о возможной неуместности своей просьбы. — Я хотела поговорить.

Мадам удивленно вздернула брови, и на то у нее была причина: обычно Лили не являлась сюда, если ей не приказывали прийти, и, снедаемая робостью перед лицом своей грозной покровительницы, старалась не беспокоить ее без лишней надобности. Очевидно было, что у ее внезапного появления наличествовала веская причина, с которой не смогли бы справиться ни Даниэль, ни Эжени, ни кто бы то ни было еще из обитателей дома. Не на шутку заинтересованная, Мадам сделала приглашающий жест:

— Проходи и садись. Чаю?

— Нет, спасибо, — почти прошелестела Лили, занимая указанное ей место. Мадам молча разглядывала ее, оставляя ей право заговорить первой; наконец, неловко шмыгнув носом, Лили протянула ей распечатанный конверт.

— Граф де Пассаван прислал мне сегодня…

Она могла не уточнять имя отправителя — во-первых, оно было размашисто написано на лицевой стороне конверта, а во-вторых, выпавшая из него бумага источала такой густой запах излюбленного одеколона графа, что сложно было думать, будто он стремится к сохранению инкогнито. Мадам быстро пробежала глазами по строчкам. Надо сказать, ничего из ряда вон выходящего лаконичный текст письма не содержал — это было простое приглашение на ужин, из тех, которые Эжени, да и сама Лили получали пачками почти каждый день. Взгляд Мадам зацепился лишь за последнюю фразу, оканчивающуюся словами «…только Вы и я».

— И что? — спросила она, вновь поднимая на Лили глаза. — Граф тобой очарован. Чего еще можно было ждать?

Закусив губу, Лили уставилась на собственные колени. Спину она продолжала держать прямо, но в ее осанке чувствовалось безумное напряжение, точно она прикладывала последние силы, чтобы не переломиться надвое.

— Только не говори, что невинна, — усмехнулась Мадам, складывая письмо и возвращая его в конверт. — Мне пришлось устроить Даниэлю целую лекцию, чтобы он перестал оставлять эти жуткие следы на твоей прелестной шейке после каждого вашего сеанса.

При звуке имени художника Лили вздрогнула и вскинула голову. Щеки ее вспыхнули огнем, метнулось пламя и в глазах; одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что ее гложет, и Мадам укоризненно поцокала языком.

— Ну конечно, — проговорила она с таким видом, будто только что нашла подтверждение давно одолевавшему ее подозрению. — Конечно, без этого не могло обойтись. Ты переживаешь из-за него, цветочек? Что он на тебя разозлится? Начнет избегать? Или, что тоже случается, может тебя разлюбить?

Лили как будто облили водой из выставленного на мороз ведра; всей ее мрачной, горделивой решимости как не бывало, и на ее лице вместе с пятнами бледности начал проступать искренний, ничем не прикрытый ужас.

— Да, да, я тебя понимаю, — задумываясь о чем-то, Мадам поднялась со своего места, сделала несколько шагов из стороны в сторону, а Лили следила за ней взглядом, каким капитан тонущего корабля следит за дрожащим на горизонте огоньком маяка. — Мужчины — чудовищные собственники, цветочек. Насколько меньше зла было бы в мире, умей они смирять свое вечное «Я! Мне! Мое!». Но с этим ничего не поделаешь, это часть их природы… с которой мы, женщины, можем только смириться.

— Что же будет?.. — спросила Лили севшим, почти что осипшим голосом. Губы ее сотряслись, и видно было, что сотрясается что-то в ней самой, подхлестываемое горечью и страхом потери. Ее облик сейчас тронул бы, должно быть, даже статуи в парке Марли; что уж там, каждая из горгулий Нотр-Дам, завидев ее сейчас, могла бы, раскинув тяжелые каменные крылья, устремиться ей на помощь. Но никто не видел ее, кроме Мадам, которая, приблизившись к ней, одновременно мягко и повелительно сжала ее ладони в своих.

— Я поговорю с ним, — сказала она, понижая голос и посылая Лили улыбку сострадательную и ободряющую. — Постараюсь убедить его в том, что ему не на что держать обиду.

— Вы… — не ожидавшая от Мадам шага навстречу, Лили не знала, что ей сказать, но для ее собеседницы не требовалось лишних слов.

— Обещаю, — сказала она со всей искренностью, крепче сжимая руки Лили, — я сделаю все возможное.

— Спасибо, — проговорила Лили дрогнувшим голосом, сталкиваясь с нею взглядом. Она еще помнила смутно, что шла сюда с чем-то другим, не имеющим ничего общего с тем, о чем шла речь сейчас, но слова Мадам о Даниэле огорошили ее подобно внезапному тупому удару, не оставили в ее сознании ничего, кроме жестокого, разящего «разлюбить», и от этого Лили чувствовала себя как человек, упавший с большой высоты — и неожиданно сумевший зацепиться за подвернувшуюся внезапную опору.

— Скажи Дезире, чтобы пригласила его ко мне тут же, как он придет, — наказала Мадам, отпустив ее и отойдя; Лили, прежде чем покинуть комнату, еще недолго украдкой разглядывала свои пальцы, будто прикосновение женщины должно было оставить на них какой-то видимый, неизгладимый след.

***

Выслушав от Мадам суть дела, Даниэль впал в ярость столь чистую и беспримесную, кою он сам не мог от себя ожидать. Возможно, похожее чувство овладело когда-то санкюлотами, услышившими призыв «К оружию!»** — это был бунт, неистовый, ожесточенный, но, как показало ближайшее будущее, лишенный всякого смысла.