«А я буду рядом», — безошибочно слышалось в ее словах, и это несколько его ободрило.

— Пообещайте мне, — медленно произнес он, глядя в глаза Мадам и надеясь, что от этого ему передастся хоть тысячная доля ее уверенности, — что с ней не случится ничего дурного.

— Обещаю, — просто ответила она, как будто ожидавшая его условия и даже слегка удивлённая тем, что он выдвинул его так поздно.

— Хорошо, — проговорил Даниэль, зажмуриваясь, чтобы отрезать от себя любые возможные сомнения. — Я сделаю то, что смогу.

— Конечно, — отозвалась Мадам. — Разве может быть по-другому.

Даниэль сидел на ставшем привычном ему месте в углу большого зала, вслушивался краем уха в звуки венского вальса, который наигрывала на фортепиано Мадам, пил мелкими глотками кофе и на разложенных перед ним листах набрасывал грифелем все, что приходило ему в голову. Преимущественно, конечно, это была Лили — в анфас, профиль, полный рост, повернувшая голову, присевшая в поклоне или расправившая плечи, чтобы вернуться к танцу с прерванного такта, — и в этом не было ничего удивительного, ведь она была тут же, перед его глазами: плавно, хоть и сбиваясь иногда с шага, описывала круги по залу рука об руку с Полиной, которая недурно вжилась в роль партнера и вела весьма уверенно, будто только этому и училась всю свою жизнь. Лили, напротив, была предельно сосредоточена — из того, что пыталась преподать ей Мадам, многое она схватывала на лету, но вальс упрямо не желал даваться ей, и раз за разом она допускала небольшие, но досадные огрехи, приводившие Мадам в ярость. Впрочем, Мадам всегда находила, к чему придраться.

— Блестяще, — произнесла она скептически, прекращая играть и подходя стремительным шагом к ежащейся Лили, отстранившейся от своей партнерши. — Блестяще для свинарки, приехавшей в Париж впервые. Сколько раз я буду повторять?

Лили смолчала, зная по опыту, что любые оправдания только взбесят Мадам еще больше, и тут же получила от нее несильный, но хлесткий удар по плечу тонкой лаковой тростью.

— Когда ты научишься держать прямо спину, черт тебя задери? Ты похожа на носильщика с Северного Вокзала!

— Простите, — пробормотала Лили, ибо это было единственное, что она могла сказать в своем положении, но Мадам ее извинение не удовлетворило ничуть:

— Зачем я трачу на тебя свое время, если в твоей пустой голове ничего не задерживается? Ты думаешь, что мне больше нечем заняться? Или принимаешь меня за дуру?

Лили мучительно закусила задрожавшую нижнюю губу, но по глазам ее было безошибочно видно, что она готова заплакать. Даниэль, нахмурившись, отложил грифель в сторону.

— Мадам, — произнес он, решив, что не может больше выносить эту сцену, — я не думаю, что…

Мадам свирепо обернулась к нему, и Даниэль тут же пожалел, что не родился глухонемым.

— Дани, дорогой, — ее приторный тон едва ли мог кого-то обмануть, — я ведь не лезу в твои кисти и краски, верно? Вот и ты не лезь в то, чего не понимаешь. Сложно смотреть? Иди прогуляйся. Свежий воздух полезен. И не мешай мне.

На секунду Даниэль встретился взглядом с Лили, и она мелко, но так, чтобы он заметил, мотнула головой. Успокаивая себя мыслью о том, что его непрошеное заступничество сделало бы только хуже, Даниэль все же поспешил убраться из зала — но не на улицу, где уже третий день непроглядной стеной лил дождь, а в зал малый, который теперь называли еще иногда салоном. Вслед ему неслись отголоски продолжающейся экзекуции:

— Видишь, твой рыцарь готов примчаться на помощь! А что ты будешь делать, когда его не будет рядом, бесполезная ты каланча?!

Даниэль треснул дверью о косяк так, что та едва не слетела с петель. Уязвленная гордость, густо перемешанная с тревогой из-за неудач несчастной Лили и жгучим сомнением в правильности принятого решения, должно быть, придала его облику совершенно чудовищный вид; по крайней мере, Эжени, распевавшаяся под чутким, хоть и молчаливым руководством Сержа, умолкла на середине куплета.

— Что там происходит? — спросила она, оглядывая Даниэля и оценивая его состояние. — С бедняги опять снимают шкуру?

— Тонкими полосками, — кивнул Даниэль, подбираясь к стоящему на столе кувшину с водой. «И с меня заодно», — хотел добавить он при этом, но промолчал, решив, что это будет звучать жалко и слишком по-детски. Эжени, впрочем, поняла все и так.

— Не обращай внимания, — посоветовала она, сочувственно глядя, как Даниэль наполняет стакан до того, что вода едва не переливается через ободок. — Мадам всегда так. Нам всем и сейчас достается. А уж раньше…

Она только вздохнула, закатывая глаза. Воспоминания были явно не из тех, что можно назвать приятными.

— Раньше она меня костерила так, что стены дрожали. Один раз даже высекла… когда я совсем ее доконала, — пояснила она, машинальным жестом поглаживая себя пониже спины, и тут же добавила, несомненно, увидев в глазах Даниэля неприкрытый ужас, — ну до такого не дойдет, конечно. Лили — не то, что я, она совсем другое дело. Она быстро учится, Мадам сама так говорит.

— Действительно? — Даниэль не стал скрывать удивления; меньше всего он мог предположить, что Мадам довольна хоть одним-единственным вздохом своей юной подопечной, которая за прошедший месяц не услышала от нее ни единого слова одобрения. Эжени усмехнулась, махнув рукой:

— Говорю же тебе, она всегда так. Когда ты ее не слышишь — хвалит и ставит в пример. Стоит тебе появиться рядом — и ты уже самое бездарное существо на земле. Все будет в порядке. Я бы за столько времени не усвоила и половины того, что усвоила Лили. Мадам тоже это понимает.

Даниэль только кивнул, понимая, что ему остается только поверить словам Эжени во имя собственного душевного равновесия. Бросил взгляд на Сержа — тот неторопливо перебирал ноты, делая, как обычно, вид, что происходящее никак его не затрагивает. Даниэль вернул опустевший бокал на стол. Какой-то чрезвычайно упорной, бунтарской части его натуры все еще было нелегко мириться с тем, что происходит, и угомонить ее могли разве что воспоминания о годах, проведенных в подмастерьях у месье К., некогда именитого художника, ныне удалившегося в провинцию и посвятившего свою жизнь свободному творчеству и заботе о ближних. Однажды месье К., не на шутку рассердившись, метнул в непонятливого помощника мокрой тряпкой… впрочем, Даниэль тогда успел увернуться и поспешно бросился прочь, пока маэстро не повторил бросок, выбрав в качестве снаряда что-нибудь поувесистее. Сейчас этот эпизод вызывал у Даниэля одну лишь улыбку, тогда как в тот давний день, сбежав из мастерской, он впал в крайнее расстройство чувств и думал даже наложить на себя руки, но вовремя вспомнил о том, что матушка обещала поставить к обеденному столу его любимый пирог — и остался жить. Кто знает — наверное, и Лили будет какое-то время спустя со смехом и шутками вспоминать столь невыносимые сейчас недели своего обучения?

— Приведи себя в порядок! Все румяна растеклись! — донесся окрик Мадам из большого зала, а за ним — торопливые, быстрые шаги по лестнице. Очевидно, Лили, не выдержав, тоже решила сбежать, и Даниэль, решив не терять ни секунды, пожелал Эжени удачной репетиции и тоже пошел наверх.