— Откуда ты?

— Я родилась в Париже, месье, — ответила она, с преувеличенной тщательностью оправляя рукава платья. — Но моя семья из Пикардии. Так мне говорили.

— Хорошо, — сказал Даниэль и, надеясь, что этого было довольно, обратился к Мадам. — Она подойдет.

— Эта? — недоверчиво нахмурившись, Мадам подошла к Аннет, оглядела ее с ног до головы, ощупала ее руки и плечи и осталась, судя по всему, недовольна. — Неказиста, пожалуй… но, конечно, свои поклонники у нее найдутся. Твоему вкусу я доверяю.

Похвала обрадовала его, несмотря ни на что: услышать подобное от Мадам, с ее опытом и наметанным глазом, все-таки дорогого стоило, и Даниэль улыбнулся ей почти не вымученно.

— Это лестно.

— Нет-нет-нет, — Мадам торопливо замахала руками, — я ненавижу лесть, ты прекрасно это знаешь. Что ж, увидим… а теперь, — продолжила она, коротко хлопнув в ладоши, — остаются трое. И идут со мной. Остальные прочь.

Пререканий не последовало. Перешептываясь и переглядываясь, не прошедшие отбор девицы разошлись, а трое избранниц удалились в малый зал вместе с Мадам; Даниэля никто не пригласил присоединиться, и он, переводя дух, недолго стоял посреди зала — как он думал, в одиночестве, прежде чем понял, что все это время за ним наблюдали.

В тенях, скрывших лестницу и галерею, он с трудом угадал очертания фигуры Лили и вовсе не мог разглядеть ее лица — только безвольно лежащий на ступенях подол платья и смутные очертания вцепившихся в перила рук. Нависшая над залом, она выглядела темной птицей, каждую секунду готовой с хищным клекотом сорваться вниз; не надо было видеть ее, чтобы понять, что она разозлена, встревожена, напряжена в предчувствии какой-то угрозы, у которой не было имени — или только что появились сразу три.

***

Появление в заведении новых обитательниц прорвалу пелену оцепенения, овладевшего Мадам после провального прослушивания в Буфф дю Нор. Ее обыкновенная энергичность вернулась к ней в полной мере; строго наказав Лили продолжать работать над ролью Армиды, а Даниэлю — продолжать набрасывать примеры для афиш, она целыми днями носилась по Парижу, что-то устраивая и пытаясь с кем-то договориться. Что же до Лили и Даниэля, то они, оставленные на какое-то время практически наедине и предоставленные сами себе, неожиданно для себя самих сблизились вновь, будто исчезло, рухнуло что-то, что возвышалось до той поры между ними, отталкивая их друг от друга. В Лили, не отягощенной необходимостью разъезжать по приемам и репетициям, будто что-то оттаяло; по крайней мере, теперь, когда Даниэль заканчивал очередной сеанс, убирал кисти и краски в саквояж, а затем садился на диван, чтобы передохнуть, она неизменно садилась рядом с ним и опускала голову ему на грудь.

— Я давно вас не навещала, — призналась она как-то вечером, когда они сидели в малом зале, не включив светильников, потерявшись в опустившихся сумерках. — Иногда я вспоминаю вашу старую квартиру…

— Эту конуру? — неподдельно удивился он. — С чего бы?

— Не знаю, — скомкано ответила она, заметно смущенная тем, что не встретила у него понимания. — Но я хотела бы вернуться туда. Как-нибудь…

Даниэль не успел спросить, чем ей не по душе его теперешнее жилище, к которому он, к слову говоря, успел уже привязаться всей душой и недавно даже выписал из Англии новый мебельный гарнитур из черного дуба — двери зала распахнулись, и он увидел на пороге Мадам, лучащуюся торжеством, горделиво вскинувшую подбородок.

— Хорошие новости, — объявила она, зажигая светильники; застигнутый врасплох ударившим по глазам светом, Даниэль зажмурился и ощутил, как Лили теснее прижимается к нему. — Главная роль в Буфф дю Нор наша.

Даниэль испустил восхищенный вздох, но Лили не была готова разделить его радость: вместо ожидаемого восторга на ее лице проступило разочарование, а затем испуг.

— А вторая роль? — спросил Даниэль скорее из формальности, нежели из действительного интереса. — Клоринда, дева-воительница… или как-то так?

— Так, так, — подтвердила Мадам, морщась, как будто у нее начал резаться зуб. — Ее получила Бабетт. Старая шлюха… я думала, она давно спилась.

Обладательницу этого имени Даниэль знал лишь с чужих слов, но, поразмыслив немного и вспомнив все, что ему приходилось о ней слышать, решил, что для Лили она опасности не представляет. Главное противостояние было Лили уже выиграно — и, несмотря на всю ту горечь, которой отозвался в нем побег Эжени, теперь он ощутил еще и потаенное облегчение.

— Я не понимаю, — проговорила вдруг Лили, отстраняясь от Даниэля и силясь подняться с дивана; ноги явно отказались держать ее, и она опустилась обратно на подушки, прижала ладонь к вздымающейся груди в попытке унять сбившееся дыхание, — как так произошло? На прослушивании я была почти что хуже всех.

— Одно прослушивание ничего не решает, — отмахнулась Мадам, многозначительно улыбаясь. — Мне удалось переговорить с тем, кто владеет театром. Он оказался хорошим слушателем… и я убедила его в том, что Зидлер в тебе не ошибся.

Улыбка не исчезла с ее лица, но в голос неумолимо прокрались ледяные нотки, колющие не хуже острых стеклянных осколков; то же выражение — пронизывающее, пробивающее насквозь, выворачивающее сердца наизнанку, — появилось и в глазах, и Даниэль готов был поклясться, что видит, как рядом с Мадам разрастается, ползет по полу и стене причудливая вязь ледяного узора.

— Теперь, — проговорила Мадам, смотря на Лили по-совиному неподвижно, — убеди в этом меня.

Лили все же нашла в себе силы подняться. Она была много ниже ростом, чем Мадам, поэтому ей это сильно не помогло бы — но, очевидно, она хотела создать хотя бы иллюзию того, что встречает неизбежное лицом к лицу.

— Я не могу, — проговорила она с тихой безнадежной решимостью. — Вы же видите и сами. Не могу.

— С чего вдруг? — хмыкнула Мадам, ничуть не впечатленная. — Ты актриса, Лили. Твой талант оценили весьма влиятельные люди. Публика тебя обожает. Что с тобой, черт подери, не так? Что это за капризы?

Лили коротко оглянулась на Даниэля, продолжавшего сидеть на месте, и он состроил на лице вопросительное выражение, всем своим видом показывая, что его волнует то же самое, что и Мадам.

— Действительно, — произнес он, решив, что его слова прозвучат достаточно веско, — что не так?

Она оцепенело застыла, только издала короткий свистящий выдох, будто ее со всей силы ударили в грудь или всадили под ребра нож. Можно было решить, что ее облили холодной водой — и та безжалостно смыла вернувшееся было умиротворение, разбередила рану, едва начавшую заживать.

— Вы просто не понимаете, — заговорила Лили почти шепотом, лихорадочно сцепляя ладони, — каждую ночь, когда я ложусь спать и закрываю глаза, я вижу ее. Она постоянно там, она никуда не ушла, она смотрит на меня и смеется: ты самозванка, ты обманщица, ты никогда не будешь и вполовину так хороша, как я.