— Я верю, верю тебе. Не надо, а то ты весь дом перебудишь.

— Тогда что… — Лили не успела закончить фразу, потому что Даниэль снова притянул ее к себе, чтобы она опустилась ему на грудь всей своей почти невесомой теплотой.

— Лучше спой для меня завтра. Не думай о Зидлере. Вообще ни о ком не думай. У меня билет в пятый ряд партера. Представь, как будто я в зале один. И спой мне — так, как умеешь.

Темнота недолго отвечала ему тишиной, но Даниэля это вовсе не смутило — сейчас он явно ощущал, что его слова наконец-то нашли свою цель.

— Я так и сделаю, — пообещала Лили, прежде чем ее сморил сон; слушая ее умиротворенное дыхание, Даниэль долго еще смотрел в потолок широко раскрытыми глазами, пытаясь вообразить, что произойдет завтра — и не подозревая, сколь далеки все его представления окажутся от действительности.

***

За весь спектакль Лили появлялась на сцене дважды: в первом акте, во время завязки, и во втором, перед самой кульминацией действия. Поначалу ее роль не предполагала реплик; но затем, после того, как партия Эжени была вынужденно сокращена, ей поручили исполнить «Видение Розы»* — протяжную и прочувственную партию, с которой Лили появлялась у постели Гвиневры, видящей свой последний сон перед неизбежной казнью. Особенная сложность исполнения была в том, что оно сопровождалось танцем в лучших традициях классического балета: бесплотный дух розы, когда-то врученной Ланселотом Гвиневре («Дух, Лили! — любила повторять Мадам, глядя, как та пытается с должной степенью легкости приземлиться после прыжка. — Дух, а не мешок с костями!»), витал возле несчастной приговоренной, напоминая ей о постигшем ее несчастье — и о недолговечности, хрупкости всего сущего, в том числе и любовного чувства. На выборе песни, разумеется, настояла Мадам; Даниэлю показалось, что она питает к этой арии какую-то необъяснимую слабость.

Он сидел на своем месте, окаменевший, перекладывая из ладони в ладонь абсолютно не нужный ему бинокль; вчерашняя его уверенность испарилась бесследно, не оставив о себе даже напоминания, и Даниэлю приходилось убеждать себя, что он-то, в сущности, никак уже не повлияет на происходящее — и если он сейчас выбежит из зала, то все неизбежно сложится только хуже. Краем глаза он видел Зидлера: тот сидел в ложе ближе всех к сцене, и как будто пребывал в полусне, ничуть не затронутый разворачивающейся драмой, но Даниэль чуял, что это не так — хозяин театра следит за происходящим безотрывно, а на коленях у него (или, возможно, на коленях у кого-то из его помощников) покоится футляр с заветной драгоценностью, ради которой было потрачено столько усилий и пролито столько слез.

— Все идет чудесно, — зачем-то шепнула ему сидящая рядом Мадам, когда была отыграна сцена судилища; услышав свой приговор, Гвиневра рухнула на колени, точно у нее подломились ноги, и по залу пробежал сочувственный шепоток. — Мы ее не упустим.

Даниэль не успел уточнить, о ком именно идет речь: декорации сменились, на сцену впорхнула Лили, и у него сдавило в груди до того, что он едва смог дышать.

<i>Souleve ta paupiere close

Qu’effleure un songe virginal,

Je suis le spectre d’une rose

Que tu portais au tournoi…</i>**

— Идиотская рифма, — прошипела Мадам, накрывая ладонью запястье Даниэля, и он понял, что ее снедает тревога не меньше, чем его самого. — Кто ее только придумал…

Впрочем, на этом все возможные придирки были окончены. Лили выступала как последний раз в жизни, слившись со своей ролью в единое целое; казалось, не она, а действительно дух ее парил в тот вечер над сценой, неслышно касаясь волос спящей Гвиневры — и вместе с тем дотрагиваясь, Даниэль был уверен, до самого сокровенного, скрытого в сердцах всех присутствующих в зале. Вцепившееся в него напряжение как будто чуть оттаяло, он позволил себе коротко выдохнуть — и в этот момент случилось то, чего он боялся с самого первого момента, как увидел Лили на сцене.

<i>Mais ne crains rien, je ne reclame

Ni messe ni De Profundis… </i>***

— Дьявол, — обреченно прошептала Мадам, поднимая глаза к потолоку, и пальцы ее с силой сомкнулись вокруг руки Даниэля. — Она забыла куплет…

Понял ли кто-то в зале, что произошло? Даниэль не представлял себе этого; в висках у него гулко и холодно застучало, перед глазами соблазнительно сгустилась темнота, но он заставил себя не закрывать глаз.

<i>Mon destin fut digne d’envie:

Pour avoir un trepas si beau

Plus d’un aurait donne sa vie,

Car j’ai ta gorge pour tombeau…</i>***

Вспомнит ли она проклятый куплет? Лучше уж переставить их местами, чем бросать песню недопетой — может быть, никто ничего не заметит? Даниэль выпрямился на стуле, всем телом подался вперед, подчиняясь вспыхнувшей в нем надежде — и, наверное, он был единственным, кто в тот момент смог пошевелиться в зале, потому что Лили, привлеченная его движением, посмотрела на него — и даже на таком расстоянии он мог поклясться, что увидел в ее глазах пронзительную, всепоглощающую благодарность.

<i>O toi qui de ma mort fus cause,

Sans que tu puisses le chasser,

Toute la nuit mon spectre rose

A ton chevet viendra danser.</i>****

Музыка смолкла. Последняя нота, взятая Лили, затихла в покрытых лепниной сводах. В воцарившейся тишине было возможно услышать только то, как прерывисто дышит Лили — с улыбкой счастливой и неверящей одновременно. Никто из присутствующих, казалось, не смел вздохнуть до того момента, как в это застывшее восхищенное молчание вклинился еще один звук — гулкие и сочные хлопки, разнесшиеся по залу со стороны ложи.

Поднявшись со своего стула, Зидлер размеренно, со вкусом ударял ладонью о ладонь; заметив, что прочие собравшиеся смотрят на него, он жестом пригласил их сделать то же самое — и зал взорвался.

Даниэль думал тогда, что на всю жизнь запомнит этот момент. Не сопротивляясь всеобщему порыву, он подскочил на ноги, зааплодировал так, что у него заболели ладони; последовала его примеру и Мадам, но он заметил, что лицо ее точно заледенело, как заледенели и руки — они явно плохо слушались ее, и поэтому хлопки выходили смятыми, слепыми, почти что принужденными. Несомненно, она все поняла в тот момент, как поняла и Эжени — она все еще изображала спящую, но Даниэль видел, как сотрясаются ее веки и губы; она осознавала, что в тот момент, когда будет отыграна последняя сцена, и она не станет дожидаться падения занавеса, не скроет того, что ее душат рыдания — когда зал вновь огласится громоподобной овацией, эта овация будет предназначена не ей, как и корона господина Баха, которую поднявшийся на сцену Зидлер, нимало не колеблясь, возложит на покорно склоненную голову Лили.

--

*"Видение Розы" - стихотворение Теофиля Готье, примерный перевод есть тут, например: la-gatta-ciara._ livejournal._com/211310._html (уберите подчеркивания). В 1841 году французский композитор Гектор Берлиоз оркестровал фортепьянную пьесу по мотивам этого стихотворения, а в 1911 году труппой Русского Балета Дягилева был поставлен одноактный балет. Роль Призрака Розы исполнял Вацлав Нижинский.

**досл. "Открой свои сомкнутые веки, что держат твой девственный сон; я призрак той розы, что ты носила на турнире" - автором изменен изначальный текст песни, где упоминается не турнир, а бал.