Это «наша» покоробило Даниэля не на шутку, проехавшись по его сердцу острым ржавым зубцом, но в этот момент Пассаван предложил ему сигару, и это помогло ему несколько притушить приступ ревности, взбаламутивший его кровь. Они с графом расположились в креслах друг напротив друга, и Пассаван, мастерским движением срезав у своей сигары кончик, заявил с удовлетворенной улыбкой:

— Этот сезон был чем-то необыкновенным. Не помню, чтобы когда-то получал такое удовольствие.

— М-м-м, — Даниэль, которому не с чем было сравнить, был способен лишь на такой бессодержательный ответ. Пассаван добродушно расхохотался, глядя на него:

— Все время забываю, что ты в нашем кругу новичок. Но как освоился, а! Тебя уже не отличить от любого из завсегдатаев наших сборищ. «Самый модный художник Парижа», как тебе такое, а? А ведь я читал это в газетах намедни…

— Действительно? — Даниэль едва не выронил сигару. — Так действительно пишут?

— Ну конечно! — подтвердил Пассаван тоном, не оставляющим сомнений в том, что он не шутит. — А разве могло быть иначе? Ты изобразил двух главных прим нынешнего сезона! И вся эта история с короной прибавит известности не только им, но и тебе. Только представь, какое интригующее противостояние нас ждет дальше! Кто победит — грациозность и опыт или юношеский боевой задор? Про это, — добавил он, важно воздевая к потолку увенчанный перстнем палец, — будут писать романы… мы все войдем в историю!

Даниэль озадаченно замер, не зная, что ему отвечать. С одной стороны, слова графа вселяли в него воодушевление, но с другой стороны — увидев, какой прием оказали Лили гости графа, Даниэль не мог не почувствовать, как ему в душу просачивается темная тень тревоги.

— Я не уверен, — произнес он, стараясь тщательно подбирать слова, — что Лили могла бы хотеть… этого противостояния.

Пассаван беззаботно махнул рукой:

— Брось! Все мы знаем, что талант артиста лучше всего раскрывается в соревновании с кем-то, равным ему по силам и способностям. Она тоже это знает! Не верю, что она упустит лишний шанс подтвердить свое превосходство.

— Должно быть, — произнес Даниэль, стараясь говорить прохладно и значительно, — вы неплохо успели ее изучить.

Пассаван как будто не понял его намека — или понял, но не придал ему ровным счетом никакого значения:

— О да, она милейшая девица! И любит тебя без памяти. Только и лепетала, что о тебе, клянусь! Никогда не думал, что скажу это, но, — тут он понизил голос и добавил с усмешкой, от которой у Даниэля в животе что-то скользко содрогнулось, — сегодня вечером ты стал счастливейшим из мужчин. Ты настоящий баловень судьбы, Дани. И как ты только делаешь это?

И снова он не шутил и не иронизировал: во взгляде его читался один лишь незамутненный горделивый восторг, и Даниэль не выдержал, рассмеялся тоже, откинулся на спинку кресла и со вкусом затянулся горьковатым табачным дымом.

— Так получилось, друг мой, — сказал он, нарочито небрежно пожимая плечами. — Так получилось.

***

В курительной они с графом просидели не меньше часа: прикончили свои сигары, выпили по нескольку порций отменного коньяку, и Даниэль не без сожаления оставил своего собеседника, когда ему потребовалось отлучиться по нужде. Настроение его, изрядно подпорченное первыми минутами вечера, наконец-то исправилось, даже более того — он ощущал небывалый душевный подъем и готов был на пустом месте пуститься в пляс, но сдерживал себя из последних сил. Тем ужаснее было для него падать с высоты спустя несколько минут — возвращаясь в зал, Даниэль немного заплутал в коридорах и едва не угодил в хозяйское крыло дома: приоткрыл наугад дверь, показавшуюся ему знакомой, увидел за ней лишь темный и пустой коридор и хотел было удалиться, но в этот момент до него донеслись знакомые голоса.

— Это было блестяще, — первый, несомненно, принадлежал Эжени; она говорила торопливо, будто боялась, что ее прервут, и от этого запиналась, давилась собственными словами. — Партия выиграна! Поздравляю. Вы получили свою корону. Какая разница, на чьей она голове?

— Перестань, — Мадам отвечала устало и от того безжизненно; Даниэль, хоть и не видел ее лица, ясно его представлял — застывшее, бесцветное, точно вылепленное из гипса. — Сегодня на сцене все зависело лишь от тебя.

— Неужели? То, что зависело от меня, я сделала! А что сделали вы?

Ответом ей было звенящее молчание, и Эжени продолжила окрепшим, почти не дрожащим голосом.

— Я отдала вам свою жизнь. А вы… вы забрали единственную вещь, которую я когда-либо желала.

— Ты хотела, — уточнила Мадам деловито и хладнокровно, будто речь шла о смене прически, — чтобы я подошла к Зидлеру, отобрала у него корону и отдала тебе?

— Не притворяйтесь, будто ничего не понимаете, — почти выплюнула Эжени, ничуть не выбитая из колеи ее замечанием. — Вы поступаете так всегда. И будете поступать, потому что никогда не насытитесь. Вы можете только брать, и не успокоитесь, пока не заберете все.

Мадам недолго молчала, осмысливая брошенное обвинение, и когда она вновь заговорила, в голосе ее послышался звон стали:

— Перестань. Ты устала, Эжени. Ты не понимаешь, что говоришь. Тебе нужно вернуться домой и отдохнуть…

— То место, о котором вы говорите — не мой дом, — произнесла Эжени тихо и зло. — И вы всегда это знали.

И снова стало так тихо, что Даниэль испугался, будто его присутствие может выдать бешеный стук крови, поднявшийся у него в ушах. Не решаясь ни вздохнуть, ни пошевелиться, он мог только ждать развязки — и она была недалека, ведь Мадам заговорила вкрадчиво и примирительно:

— Как бы то ни было, Эжени, я старалась заботиться о тебе в меру своих сил. Мы столько времени прожили бок о бок. Ты стала для меня род…

— Оставьте свою болтовню для другого раза! — обрубила Эжени, и по шороху ее платья Даниэль понял, что она поторопилась отступить от своей собеседницы. — Кого вы из меня сделали? В кого превратили? Это вы называете заботой?

— Я полагала, — заметила Мадам, как будто не задетая внезапной вспышкой, — что лучший способ устроить твое будущее…

Эжени засмеялась с отчаянием одновременно горьким — и зловещим.

— Кого вы пытаетесь обмануть? Вы всегда думали только о собственном будущем. Думали бы о моем — додумались бы оставить Лили в поломойках!

Даниэль услышал гулкие, твердые шаги и только чудом успел шарахнуться от двери — та распахнулась, едва не расквасив ему лицо, и Эжени почти что вылетела из нее, одолеваемая попеременно яростью и горечью: в ее шумном, тяжелом дыхании Даниэль различил как гневные вздохи, так и затаенные всхлипы. Едва ли она, почти сразу скрывшаяся из виду, могла увидеть его — зато Мадам, вышедшая следом за ней медленно, степенно и почти торжественно, оказалась более наблюдательна.

— А, это ты, — по ее губам пробежала слабая, ничего не выражающая улыбка. — Все слышал?