— Добрый день! Не могли бы вы…

Ответом ему был какой-то неясный шум. Решив, что оказался услышанным, Даниэль удовлетворенно примолк, но, как оказалось, причиной этого шума было вовсе не его появление. Из-за закрытых дверей, ведущих внутрь дома, раздался чей-то крик, а затем звуки, обычно сопровождающие драку, и Даниэль, поняв, что рядом с ним вот-вот произойдет смертоубийство, подорвался с места. Двери были не заперты, и он приоткрыл одну из них, осторожно заглянул внутрь.

Взору его предстало весьма примечательное зрелище, в чем-то комичное, а в чем-то пугающее. Посреди круглого зала, залитого солнцем, замерли друг против друга женщина (очевидно, хозяйка) и приземистая, но очень решительная девица, направившая на нее короткий и даже на вид чрезвычайно острый нож. Обе были растрепаны; на лицах обеих горели свежие следы от пощечин.

— Не подходи ко мне! — воскликнула девица в крайнем исступлении. — Не приближайся, ведьма!

Женщина не осталась в долгу:

— Дура! Где бы ты была, если бы не я?

— Где бы я была? — переспросила девица с оглушительным издевательским смешком. — Где бы ты была, если бы не я! Ты бы сдохла от голода, никому не нужная, а теперь… все это здесь — мое, до последней твоей проклятой шпильки, а тебе все мало!

— Ты всегда была и осталась капризным ребенком! Когда ты научишься быть благодарной?

— Не раньше, чем ты научишься не лезть не в свое дело!

Даниэль ошеломленно уставился на юную фурию, понимая, что узнал ее. Ее портрет висел в салоне, куда он не далее как сегодня утром принес свои эскизы, вот только вид у девушки на картине был на порядок более мирный: печальный, смиренный и даже жертвенный. Сейчас, со сведенным яростью лицом, сверкающая глазами и скалящая зубы, эта девушка вовсе не была похожа на «Жертву войны», оплакивающую своих близких.

— Чтоб ты сдохла, — выплюнула она презрительно, отступая вглубь зала, к ведущей наверх лестнице. — Старая потаскуха.

— Уйди с моих глаз долой, — приказала женщина, по-видимому, понемногу оправляясь от вспышки злости. — Ты отвратительна.

— Есть с кого брать пример, — отозвалась девица, опустила нож и скрылась наверху. Похоже, кровопролитие откладывалось, и Даниэля это не могло не обрадовать. Впрочем, оставшаяся в зале женщина удивительно быстро приходила в себя: понаблюдав, как к ней стремительно возвращается спокойствие, Даниэль пришел к выводу, что увиденная им сцена не является для этого места чем-то из ряда вон выходящим.

— Закопать в крупе! — тем временем рассмеялась женщина себе под нос; в руке ее поблескивал серебром и изумрудами браслет, который она придирчиво осмотрела со всех сторон и, по-видимому, осталась довольна. — Что еще придет этой дурочке в голову…

Даниэль переступил с ноги на ногу, не зная, как намекнуть на собственное присутствие, и его тут же выдал скрип просевшего паркета. Женщина рывком обернулась, явно машинально пряча браслет в складках платья, и вперила глаза в нарушителя спокойствия — Даниэль, до сих пор считавший себя человеком не из трусливых, поневоле оробел под ее пронзительным и цепким взглядом.

— Ты еще кто? — поинтересовалась женщина, подступаясь к нему; Даниэль попятился, и она вытеснила его в холл, закрыла двери за своей спиной. — К нам? С утра пораньше?

На часах было давно за полдень, но Даниэль не решился уточнять. Горло у него сперло от нахлынувшего волнения, и он с трудом смог вымолвить:

— Я ищу… ищу девушку…

— Какую? — женщина приподняла брови и кивнула в сторону зала — несомненно, туда, где скрылась ее недавняя противница. — Эту, что ли?

— Упаси Бог, — пробормотал Даниэль, с усилием проглатывая вставший в горле ком. — Нет, другую. Она… невысокая, темноволосая, и…

Женщина коротко окинула его взглядом, и он почувствовал почти физически каждую лишнюю складку на своем галстуке, потертость на сюртуке и пылинку на полях шляпы. Знал бы он, куда занесет его сегодня судьба, то непременно выбрал бы из своего гардероба что-нибудь более приличествующее случаю, но, обделенный даром предвидения, мог теперь только ожидать вердикта и внутренне готовиться к тому, что ему сейчас прикажут отправляться восвояси.

Но женщина ничего не сказала, только коротко, понимающе усмехнулась и вновь распахнула двери, чтобы крикнуть в них:

— Эжени! Пришли по твою душу!

— Иду! — донесся приглушенный ответ, и по ступеням лестницы спустилась еще одна девица. Прекрасно сложенная, распустившая по плечам пышную шевелюру небрежно убранных волос, с живыми и яркими чертами лица, она казалась воплощенным очарованием — все в ней было чудесно, кроме того, что она совершенно точно не была девушкой, встреченной Даниэлем у бакалейной лавки.

— Кто меня искал? — певуче спросила она у хозяйки, затем, проследив за ее взглядом, увидела Даниэля, и на ее лице появилось выражение одновременно приветливое и недоуменное. — Кто это? Месье, я впервые вас вижу.

— Очень прият… — невпопад пробормотал Даниэль, сам не свой от неловкости. — Я хотел сказать, это не вы. Я ищу не вас.

Хозяйка казалась удивленной, но вместе с тем заинтересованной. Очевидно, ей весьма хотелось узнать подоплеку дела.

— Не ее? Что ж… — она обернулась к дверям, чтобы вновь крикнуть. — Полина!

Следующая девица ступала почти неслышно, и Даниэль успел даже подумать, что видит призрак, а не человека из плоти и крови. Густые темные волосы и крупный нос выдавали в ней уроженку Пиреней или Савойи; при виде Даниэля вежливая улыбка пропала с ее лица, сменившись выражением озадаченности.

— Нет, — сдавленно произнес Даниэль, понимая, что дело все больше запутывается. — Это тоже не она.

Теперь хозяйка заведения не стала скрывать своего изумления:

— И не она? Тогда кто?

Та, кого назвали Эжени, прыснула. По всей видимости, ситуация изрядно ее забавляла.

— Но я видел… — начал Даниэль, однако хозяйка перебила его:

— А не нализался ли ты часом, парень? Вот и мерещится всякая чушь.

— Что? Нет! — возмущенно запротестовал он, увидев, что и Полина начинает хихикать, прикрыв ладонью хорошенький рот. — Я не пьян! Я видел, как она сюда заходила только что!

Ненадолго установилось молчание. Обе девицы и хозяйка переглянулись.

— Только что? — переспросила Полина. — Я была у себя.

— И я, — добавила Эжени с выражением крайней задумчивости. Женщина открыла рот, чтобы что-то сказать, но в эту секунду на лице Эжени как будто что-то вспыхнуло: она широко распахнула глаза, не скрывая своего ошеломления, и проговорила с явным трудом:

— Лили… я посылала Лили в лавку, когда проснулась.