Даниэль не солгал в том, что работал над последней картиной, не покладая рук; просто работа эта выражалась в том, что он целыми днями слонялся по городу, пытаясь в каждом закоулке, соборе или кафе отыскать ускользнувшее от него вдохновение. Часы и целые дни он проводил в музее Лувра, разглядывая античные статуи и картины мастеров Возрождения, бесплодно подстегивая свое воображение и в конце концов признавая, что лучшие из лучших творений изобразительного искусства восхищают его ум, но никак не трогают сердце. Именно там, в сердце, он был уверен, крылся тот невидимый барьер, что надежно отрезал его от общения с эфемерным миром идей.

Впрочем, не везде молодого человека преследовали неудачи. Поняв, что деньги из его кошелька утекают сообразно несущимся вскачь дням и неделям, Даниэль принялся искать себе приработок. У него совсем не было знакомых в богемных кругах Парижа, и он, что самое худшее, понятия не имел, как их завести; вместе с тем, однажды он случайно набрел на небольшой салон, принадлежащий Эли А., и там ему удалось продать несколько эскизов для патриотических открыток. Любые политические баталии были Даниэлю глубоко чужды, но он, скрепя сердце, набросал исполненных самопожертвенного героизма солдат и офицеров, отдающих жизнь за Родину — и получил сумму не очень солидную, но позволившую ему не затягивать пояс слишком уж сильно. Полагая, что набрел на скромный, но верный источник дохода, Даниэль сделал еще несколько рисунков и принес их в салон, но на этот раз, к сожалению, получил отказ.

— Для Праздника Федерации* у нас открыток достаточно, — объяснил ему управляющий, перегоняя из одного уголка рта в другой зажеванный кончик старой трубки. — Приходите ближе к Рождеству, уважаемый. Может, что-нибудь придется ко двору.

Даниэль не стал объяснять, что до Рождества еще больше полугода, и за это время он успеет не один раз умереть с голоду — только махнул рукой и ушел прочь, вновь погрузишись в бесцельные блуждания по городу, который с каждым днем казался ему все менее и менее дружелюбным. Несколько месяцев назад столица казалась Даниэлю раем на земле; теперь, впадая в меланхолию, он был скорее склонен оценивать ее как огромный бурлящий котел, где плавились, чтобы сгинуть без следа в общей неразделимой массе, человеческие судьбы — в том числе, как предполагал он, и его собственная, и предчувствие это вгоняло его в инстинктивный, почти первобытный ужас.

Ноги сами несли его к дому, хоть он этого и не замечал — в квартал по соседству с холмом Монмартр, где теснились вдоль улиц, соперничая друг с другом яркостью вывесок, питейные заведения, кабаре и публичные дома. Жизнь здесь кипела даже глубокой ночью, и Даниэль искренне считал, что любому уважающему себя художнику приличествует селиться именно в этом месте; размеренное и сытое спокойствие буржуазных кварталов тяготило бы его, и он ни секунды не жалел, что обосновался здесь (но матушка, конечно, этого бы не одобрила). Тем более, здесь никогда не было затруднений с тем, чтобы что-нибудь купить — хоть новую кисть взамен истрепавшейся, хоть пуговицы, хоть бутылку вина или кусок хлеба. За последним, к слову, Даниэль свернул к бакалейной лавке, ибо вспомнил, что с утра у него во рту не было ни крошки, но это намерение задержалось при нем ненадолго — до входа в лавку оставалось несколько шагов, когда любые мысли вымело из головы Даниэля каким-то всепоглощающим порывом, оставвившим после себя лишь звенящую, гулкую пустоту.

Совсем юная и просто одетая, она проходила мимо, неся в руках корзину, полную яблок, и напевала что-то веселое и незамысловатое себе под нос. Она не заметила Даниэля, который при виде нее остановился, как вкопанный, не взглянула на него, не повернула головы в его сторону, но ему хватило одного взмаха ее ресниц, жеста, которым она коротко отряхнула каплю воды, упавшую ей на плечо откуда-то с крыши, в конце концов, зрелища того, как обвивает ее тонкую шею выбившийся из прически локон — и язык у него отнялся, а сердце, стряхивая с себя любые оковы, куда-то провалилось, и он понял, что перед ним, наконец-то, то самое, что он так давно и тщетно пытался разыскать. Осознание подействовало на него подобно удару по голове; он несколько секунд стоял неподвижно, даже не шевелясь, и опомнился только тогда, когда понял, что незнакомка сейчас исчезнет, а он, потеряв ее из виду, никогда уже вновь не столкнется с ней.

По счастью, улица не была набита людьми, и Даниэль легко смог отыскать девицу взглядом — это случилось вовремя, ведь она в этот момент сворачивала в соседний переулок, и молодой человек ринулся за ней, пока не торопясь нагонять, но и следуя за ней неотступно. Вся его жизнь до того замкнулась на одном стремлении не упустить незнакомку, что он перестал замечать что-либо вокруг себя — пару раз он врезался в кого-то, отпихивал плечом или наступал на ногу, но раздающиеся ему вслед нелицеприятные замечания вовсе не занимали его. Девица тем временем продолжала свой путь, не подозревая даже, что за ней может кто-то следить; ненадолго она остановилась у цветочной лавки, чтобы полюбоваться выставленными в витрине букетами, и Даниэль тоже замер, судорожно пытаясь придумать, под каким предлогом можно было бы подойти к незнакомке. Каждая последующая мысль, приходящая ему в голову, казалась еще более дурацкой, чем предыдущая, и он до того увлекся их перебиранием, что едва не пропустил момент, когда девица двинулась дальше, чтобы в конечном итоге свернуть в узкий и грязный проулок, где был беспорядочно свален разный мусор и куда выходили задние двери кухонь. Один из домов был окружен высоким дощатым забором, оканчивающимся небольшой калиткой; у девицы обнаружился ключ от этой калитки, и она зашла в нее, а сунувшегося было следом Даниэля гулко облаял огромный сидящий на цепи волкодав.

— Эй, что это ты? — незнакомка остановилась, чтобы потрепать пса по холке, и оскаливший зубы монстр моментально превратился в полное дружелюбия и виляющее хвостом создание, зажмурившее глаза от удовольствия. — Кого ты там увидел?

Она настороженно выглянула из-за калитки, каждую секунду готовая захлопнуть ее, и Даниэль, убежденный, что не придумать худшего места для знакомства, чем эта клоака, машинально отступил, скрывшись за выступом соседней стены. Не заметив его, девица пожала плечами:

— Ладно. Крыса, наверное…

Калитка закрылась, и Даниэль почти стремглав бросился вдоль забора обратно на улицу. Как оказалось, огорожен был только задний двор дома; парадный вход был ничем не защищен, и обрадованный Даниэль бросился было к двери, занес ногу над первой ступенью крыльца, но замер, увидев над входом изящный фонарь из алого стекла.

Наваждение сменилось нерешительностью. Даниэль едва ли был завсегдатаем подобных заведений, но и к ханжам, осуждающим само их существование, причислить себя не мог. Смутило его, по правде говоря, то, что услуги в доме, куда он вознамерился заглянуть, были явно ему не по карману: тяжелые портьеры на окнах, недешевая кованая дверь, недавно отштукатуренный фасад указывали на то, что заведение это не из дешевых, и он представить себе не мог, как встретят его, как выслушают и какую цену в конечном итоге назовут. Впрочем, он быстро рассудил, что терять ему нечего и лучше потерпеть поражение, чем сдаться без принятия боя, поэтому, постаравшись придать себе вид степенный и даже солидный, решительно поднялся на крыльцо и толкнул дверь.

Его встретил просторный холл, оформленный в стиле рококо — обильно сдобренный краской под позолоту, кружевными гипсовыми барельефами и изображениями каких-то диковинных животных и птиц. Все это великолепие на секунду ослепило Даниэля, и он не сразу понял, что в холле, кроме него, никого нет — по его мнению, это было странно, ведь если заведение открыто, то хотя бы кто-то должен был встречать случайных гостей. Он кашлянул пару раз нарочно громко, сделал несколько шумных шагов из стороны в сторону и наконец решился окликнуть: