На следующий год базилевс вернулся, и Раймунд с Жосленом Вторым Эдесским приняли участие в совместном рейде против Имад ед-Дина Зенги. Они осадили Шайзар. После мощной бомбардировки нижний замок сдался. Однако франки вовсе не хотели одолеть неверных; и у Раймунда и у Жослена имелись на то собственные причины. Первый опасался, что после завоевания Шайзара базилевс велит ему переселиться туда из Антиохии. Жослен же так ненавидел Раймунда что больше всего на свете боялся не мусульман, а усиления соседа что, если бы за Шайзаром настала очередь Алеппо? Что, если бы оба города Иоанн отдал Раймунду? Да Жослен охотнее позволил бы отрубить себе руку или выколоть глаз, чем допустить такое!

Поняв, что имеет дело с пятой колонной, базилевс очень разозлился, он снял осаду и повёл войска в Антиохию. Состоялся торжественный въезд Иоанна в город, Раймунду и Жослену выпала роль императорских грумов или, если угодно, коннетаблей, ведь именно их обязанность — вести под уздцы королевского коня.

Не имея возможности одолеть могущественного противника силами армии, князь начал, как бы мы сказали, мутить воду. Вот тут он нашёл в пакостном соседе лучшего друга и помощника: Жослен не поленился сам явиться к императору, чтобы сообщить ему о готовившемся заговоре. Заговор не заговор, но только люди Раймунда и Жослена сумели подбить население города на открытый мятеж, что вынудило Иоанна поскорее оставить Антиохию.

Он, не вспоминая уже о прошлогодних планах, удовольствовался новым принесением Раймундом и Жосленом вассальной присяги, после чего ушёл в Киликию.

Не успел, однако, князь проводить назойливого базилевса, как начались церковные нестроения и суета вокруг патриаршего престола. Очень не простой личностью оказался жизнелюбивый и безмерно красноречивый духовный владыка Сирийского Наследства.

Ему бы сложить сан, облачиться в доспехи, да на коне скакать, и не просто воодушевлять воинов на битвы, а самому вести их на врага, но он... нашёл, что куда лучше плести интриги. К тому же стал чересчур часто напоминать князю о своих заслугах перед последним, мол, не я бы, княже, не видать тебе молодой жены со всем её приданым.

Раймунд не скрывал радости, когда Радульфа по пути в Рим взяли под стражу люди короля Рутгера. Однако не тем человеком был патриарх, чтобы сидеть под замком, пусть даже и у короля. Всего несколько задушевных бесед с глазу на глаз понадобилось Радульфу, чтобы превратить Рутгера из своего ненавистника в друга.

Но... это была лишь разминка, хотя удачное завершение её так окрылило патриарха, что в Риме он показал всё, на что был способен. Папа, заваленный доносами светских властей и клира Антиохии на своего пастыря, считал вопрос о низложении Радульфа решённым заранее. Но не тут-то было! Патриарх оказался, что называется, в ударе, с апостоликом римским он не церемонился. В конце недолгой, но пылкой речи он швырнул на алтарь святого Петра свой паллий[134], как оказалось, для того лишь, чтобы немедленно получить его обратно из рук... самого папы.

Вернувшись домой, Радульф разыграл обиду и удалился в монастырь, находившийся неподалёку от бухты Святого Симеона, где оставался, пока Жослен Второй, всегда готовый подгадить Раймунду, не пригласил к себе опального святителя в роли... верховного духовного сеньора. Этот ход графа Эдесского, войне с турками предпочитавшего ссоры с единоверцами, заставил Раймунда попросить патриарха возвратиться в Антиохию.

Враги Радульфа поджали хвосты.

Однако князю удалось добиться того, чтобы из Рима прислали легата. Им оказался Альберик из Остии, один из недругов патриарха.

На четвёртом году правления Раймунда в соборе Святого Петра собрался синод, присутствовать на котором Радульфу не разрешили. Епископ Апамеи Серлон попытался сказать слово в защиту патриарха и был удалён. (Это очень мягко сказано, на самом деле самочинного адвоката вышвырнули из храма мало не взашей). Три раза папский легат «призывал» Радульфа предстать перед членами синода, но тот по понятным причинам на зов не откликнулся. (А и откликнулся бы, его всё равно туда бы не пустили).

Как лицо, трижды отказавшееся явиться на призыв синода, патриарх подлежал низложению. Как это частенько бывает, место Радульфа занял его же собственный протеже Эмери де Лимож, вовремя сумевший подружиться с князем. Последний посадил Радульфа в темницу, но тот бежал в Рим, где вновь снискал расположение палы и кардиналов.

Он успокоился только спустя ещё три года. В 1142 г. Радульф умер, вероятно от яда.

Однако не успел Раймунд толком обрадоваться подобному обстоятельству, как вновь прослышал о приближении Иоанна. В конце сентября базилевс прибыл в Бахрас и потребовал от Раймунда ни много ни мало передать княжество ему.

Князь ответил, что должен посоветоваться с вассалами и клиром. Среди тех и других нашлись весьма искушённые в казуистике люди. Совет баронов княжества вынес постановление, согласно которому выходило, что поскольку Раймунд правил ими как муж наследницы престола, то попросту не имел прав распоряжаться такими вопросами, как передача власти кому бы то ни было.

Византийские базилевсы, начиная с Алексея Комнина, первого из ромеев, всерьёз столкнувшегося с таким чуждым восточной деспотии понятием, как взаимоотношения вассала и сюзерена, никогда не могли до конца понять законов, по которым жили франки. Иоанн не мог взять в толк, почему слу́ги его слуги́ не его слу́ги. А все эти любители подраться, спрятавшиеся от него за толстыми и высокими стенами города, веками принадлежавшего византийской короне, нимало не смущаясь громадным численным преимуществом противника, заявили, что если даже их князь или княгиня согласятся передать Антиохию базилевсу, то попросту лишатся престола. Они же, бароны княжества, будут драться до последнего.

Иоанн уже и сам начинал жалеть, что связался со своевольными франками, он не решался начать открытую войну. Армия, состоявшая, разумеется, из наёмников — по большей части всё тех же латинян, — устала от длительных переходов и сражений, к тому же приближалась зима. Возвращаться в Константинополь в случае неудачи под стенами непокорной Антиохии базилевсу не хотелось, при неблагоприятном стечении обстоятельств он не шутейно рисковал потерять половину войска и весь обоз на перевалах Тавра. Нужен был кто-нибудь, кто смог бы уговорить Иоанна оставить всё как есть. Такой человек нашёлся, епископ Джабалы, отправившийся гонцом в лагерь базилевса, убедил его, что в любом случае, даже если баронов и удастся образумить, придётся ещё испрашивать согласия папы.

Иоанн дал себя уговорить. Он ограничился тем, что позволил своим солдатам разграбить имущество франков в окрестностях города, после чего увёл войско в Киликию.

Правда, навязчивая мысль, владевшая, видимо, ещё его отцом, побудила Иоанна отправить посольство к королю иерусалимскому Фульке. Император желал ни больше ни меньше, чем посетить Иерусалим. Просто чтобы поклониться Гробу Господню. Ехать базилевс, разумеется, собирался с приличествующей его особе охраной. Учитывая то обстоятельство, что от Святого Города до враждебного Дамаска всего каких-нибудь полтораста миль, отряд не должен был превышать... пятидесяти тысяч воинов. (И всего-то? Какая мелочь!) Король отправил послов, очень искушённых в премудростях византийской дипломатии, дабы объяснить Иоанну, что Палестина настолько мала и скудна средствами, что просто не в состоянии прокормить такую охрану.

К большому удовольствию не столько мусульман-турок, сколько христиан Раймунда Антиохийского, Жослена Эдесского и Фульке Иерусалимского, в марте следующего года Иоанн, охотясь в диком бору в горах Тавра, был легко ранен стрелой и... умер от заражения крови.

Перед смертью базилевс своими слабеющими пальцами возложил корону на голову младшего сына, Мануила, и велел гранд доместику Агзуху поддержать его права на трон. Приказ носил отнюдь не условный смысл. Претендентов на власть в империи всегда хватало. Новому владыке Второго Рима сразу же стало не до Антиохии и тем паче не до Иерусалима.