Аркадий Сергеевич успел привязаться к таким людям в районе, хотя не смог бы еще сказать о полной любви к ним. Он радовался немногим успехам в Кудрине и Лужках. И остро переживал беды и горечь, особенно непогоду, путавшую все карты. Правда, не у всех она путала.

Он радовался, когда удавалось понять крестьянскую логику, способность все предвидеть и находить выход из самого трудного положения. И когда видел в работе Мастеров, то находил способ помочь им. Что ни говори, а в Чурове уже восемь звеньев! Ожили Лужки, приукрасились, урожай у них богатый. Началось освоение Поповки. Еще четыре деревни в районе зажгли свет в окнах и настроились на самостоятельную жизнь, обеспеченную, надо полагать, жизнь, когда и самим хорошо, и обществу тоже, поскольку из потерянных деревень опять пошла продукция. Но в девяти других «неперспективных» так ничего и не сделано. Просто нет людей. Никого из этих деревень! Правда, районный землеустроитель перевел из графы неудобий в разряд пашни сто восемьдесят гектаров. Приличный довесок. Сказано было это с нескрываемой гордостью, словно возвращение пашни — личное его дело. Ну и ладно, пусть считает, что так. Хорошо, что не проглядел сего знаменательного явления!

Позабавившись этим воспоминанием, Глебов тут же укорил себя: ох, как давно не был он в Лужках! Других забот, конечно, полно, и больше всего с теми хозяйствами, где урожай зерна меньше двенадцати, а то и восемь, где рады даже такому урожаю. А Кудрино, где три звена взяли под свою руку половину пашни, получат по двадцать центнеров. И уберут, невзирая на дожди. И озимые посеют вовремя. «Сельхозхимия» докладывала ему: запросили мехотряд на разбрасывание навоза прямо под плуг. Где еще успеют так скоро освободить поля от соломы и тут же, в августе, начать пахоту, да с внесением навоза? Какие горы и разливы этого навоза видит он около ферм и комплексов на других землях! Говорят, что некуда возить, все поля заняты. Сами себе трудностей понаставили, а теперь руками разводят. А без навоза трудно говорить о росте урожаев.

Да, надо побывать у Дьяконова и Савина.

Но прошел день, второй, третий, Глебов побывал там, тут, много времени ушло на заботу о складах заготзерна. За неделю у них выросли бурты влажного зерна, которое уже грелось, нужно было спасать его от гибели — из той каши, что гребли комбайны на сорных полях, исполняя приказ беречь солому. А что делать, если сена заготовить не успели?

Румянцев при встречах был сдержан, официален, свои громогласные эмоции при секретаре не выказывал. Не спросил, почему Глебов задержал постановление о потерях в Кудрине, не дал хотя бы в газету. Куровской как-то намекнул об этом обидном инциденте, но Румянцев отмолчался.

Когда ходили с Глебовым по одному полю, увидели в небе вертолет. И Румянцев, проводив машину глазами, сказал с некоторой иронией:

— Кудринский председатель вертолет запросил. Богатеют…

— Зачем? — Глебов даже остановился.

— Перебрасывают инвентарь и семена через Званю.

— Удалось?

— Кажется, да. Летун из авиаотряда заходил ко мне. Через «Сельхозхимию» оформляли. Заодно и суперфосфат на ту сторону доставили.

— Ну что ж, — облегченно согласился Глебов. — Дело умное. Авиация даже буровые перетаскивает через болота в Сибири. А тут речь о хлебе. Можно позволить себе.

— Полтысячи рублей в час. Без штанов можно остаться.

— Та же «Сельхозхимия» подсчитала, что за год мы теряем навоза — в переводе на элементы питания — более чем на семьсот тысяч рублей. Я эту докладную тебе отправил. Надо использовать навоз. Ты подумай, как сделать.

На этот щелчок Румянцев не отреагировал. Оба виноваты, если виновных искать.

Прошла еще неделя. В ежедневных сводках уже появилась графа «озимый сев», а на полях — первые гектары посеянной ржи. Снова вперед вышел Кудринский колхоз. Семенной фонд в «Заготзерно» разобрали, и теперь колхозы атаковали райком: где взять семена на посев? Собирались за ними в другие области. Тогда Дьяконов сказал, что может кое-кого выручить, но сперва посмотрит, как под их семена поля подготовили. И дал — тому, кто достоин. Все-таки вторая репродукция «харьковской». Цена не малая. Дьяконов позже похвастался, что одной надбавкой за сортность он окупил и стоимость двух приобретенных зерносушилок, и работу вертолета тоже.

На этот раз районная газета писала о Дьяконове как о «самом дальновидном хозяйственнике». В точку попала.

В район приехал Суровцев, они целый день провели в поле. Закупка хлеба как-то замедлилась. Все работники обкома разъехались по районам, чтобы понять, можно ли выполнить план, «дотянуть» то немногое, что недоставало до плана. Суровцев специально попросил показать Кудрино и его звенья, увидел и порадовался: тут еще было достаточно хлеба для продажи. Аркадий Сергеевич твердо пообещал: план выполним с некоторым «довеском».

Уже в райкоме, после экстренного бюро, когда они остались вдвоем, Суровцев вдруг спросил:

— С председателем исполкома у тебя как? Я говорю о Румянцеве.

— Нормальные служебные отношения.

— Он — что? Если по-человечески?

— Много хочет, многое может. Честолюбив. Властная натура. Это моя точка зрения, конечно. Несколько субъективная. Мы не очень с ним сблизились. А во многом и не сходимся, чего скрывать.

— Из-за этой его властности?

— Пожалуй, нет. Мягким тоже быть не очень-то… Дело в другом. Как бы это сказать?.. Консервативен он, так мне кажется. Не успевает за переменами и не хочет их. Я имею в виду метод работы. Весь в прошлом.

Суровцев вдруг засмеялся.

— А кто без греха? Хоть подрядчиков своей властностью прижмет. Ты вот не смог. Только разобидел их крепко. До сих пор жалобы пишут. Наверное, надо не с того края заходить.

— Уж как ни пробовал, все не так.

— Ладно, сейчас не о том речь. Выполняй план. Если не сорвешь, мы тебя из района берем, как договорились тогда. Я уже получил «добро» на перевод.

— Кого же сюда, если не секрет?

— Свято место пусто не бывает. Секрет. Впереди три месяца. Подберем человека, который потянет.

И они расстались.

У Аркадия Сергеевича было предостаточно мотивов для горьких и не горьких размышлений. Опять перевод… Считать ли это добрым знамением в собственной карьере — все же на повышение! — или поражением в его нынешней сельской работе, он решить не мог. Была, была какая-то горечь от разговоров с Суровцевым, вообще от всей истории с подрядчиками-посредниками в Чурове. Не нашел он иного пути для сбора всех сил для главного дела. Принуждение? Не самый лучший метод воздействия на людей, какие они ни будь.

Думы, думы…

Только проводив Суровцева, — и то не сразу — Глебов сумел, уже с несколько успокоенной душой, поехать из райцентра в Кудрино. Хотелось увидеть пример положительный, как сказал бы Румянцев.

Стоял солнечный холодноватый день. Высокое небо отражалось в каждой лужице на дороге. Бодрящий воздух свободно тек по полям-долинам. Желтизна в лесах проглядывала только на ясенях да березах с редкими золотистыми косичками. Стаи скворцов облетали перед прощанием убранные поля, копошились возле скирды соломы. Множество неубранных копен на ячменных полях заставило Глебова поморщиться: как тут будут пахать? Но едва машина свернула с шоссе влево, где начинались кудринские земли, солома с полей исчезла. То есть она была и тут. Но только на межах. Комбайны при уборке ходили короткими гонами и сбрасывали солому из копнителей на разворотах, а не на самом поле. Тоже зайцевский прием, он им пользовался не первый год. Уборка пахоте не помеха.

Дьяконов и Савин ожидали секретаря в правлении. У привязи стоял Орлик в тележке и грустно вздыхал, поглядывая на рядом стоявший газик. Не тот соседушка, с кем можно обменяться тихим ржанием, поговорить о дорогах и седоках…

— Прикинули урожай? — спросил Аркадий Сергеевич, пожимая руку Савину. И всмотрелся в посеревшее его лицо. — Опять плохо спите?

— Сегодня прилично. С ноксироном, правда.

— Помогает?

— Конечно. Я ведь давно… Наша аптекарша уже подозрительно посматривает: не наркоман ли? Или думает, что водку пью, а ноксироном закусываю. Для большего эффекта.