Здешние комплексы выглядели по сравнению с показательными бедными родственниками. Сплошные недоделки. Немудрено, что коровы в четырех из пяти новостроек постоянно снижали надои молока. Глебову просто сказали, что и в этих бетонных зданиях не хватает кормов, что постоянно отказывают кормоцеха, есть перебои в энергии, никуда не годится работа механических раздатчиков. А когда зимой промерзали системы, подающие корма и воду, в таких комплексах и вовсе становилось невмоготу. Доярки со вздохом вспоминали старые, но теплые фермы, где они могли пусть на своем горбу, но заменить любые отказавшие машины.

Асфальтовые дороги секретарь увидел только от станции Чурово до райцентра и в самом Чурове, на центральной улице от универмага до райсовета. Правда, и тут асфальт оказался в ошметках глины с боковых грязных улиц. Все прочие дороги — от деревни к деревне, от сел к райцентру — приличными мог назвать только неистребимый оптимист. На поля и фермы вместо дорог вели глубокие колеи и одичавшие тропы.

Но самым грустным явлением оставалось все-таки безлюдье.

Лет двадцать назад в Чуровском районе насчитывали более ста двадцати деревень. Теперь их осталось чуть не вдвое меньше. И только из двенадцати потерянных люди переехали в два крупных совхозных поселка, специально для них построенных. Каждый поселок состоял из пяти-шести городских пятиэтажек, двухэтажной конторы и дома быта с гостиницей, которая пока что никому не требовалась. Остальные деревни, лишенные магазинов, школы и дорог, умерли тихо и незаметно. Где теперь находились люди из них, сказать трудно. В городах больше всего, ведь там план жилищного строительства перевыполняют каждый год.

Плановое переселение прошло тоже не без конфуза. Бабьего крику руководители совхозов наслушались не в тот грустный час расставания, когда машины с домашней утварью, с овцами-поросятами отъезжали от порога отчих хат (и тут, конечно, голосили), а в часы вселения на новом месте. Пустяка не хватало: кладовок и сараев, которые не сделали, поскольку в проекте им не нашлось места. Куда девать скотину? Изголодавшиеся, затурканные за дорогу поросята и куры недолго оставались на улице. Их потащили за собой, устроили пока на кухнях и на балконах. Новоселье омрачилось. Мужики незамедлительно принялись сбивать из подручных материалов разномастные сарайчики. И без этих устройств плоскокрышие многоэтажки смотрелись в чистом поле крайне неуместно, походили на кирпичи, заброшенные шаловливой рукой в зеленый огород, а уж как окольцевали дома сарайчиками, так вид и вовсе потерялся. Покинутые деревни отсюда вспоминались кое-кому как рай земной.

Словом, радости от переселения не получилось, на работу ходили хмурые, трудились по настроению. Радовались только дети. Суета им всегда приятна. А тут еще школа новенькая…

Незадолго до назначения Глебова обезлюдели еще шесть деревень.

Что тут можно сделать? Ни приказ, ни суровые наказания не действовали. Разве что терпеливая и долгосрочная работа могла как-то остановить процесс миграции из деревень? Но остановить — это, прежде всего, дать людям нормальные условия жизни и труда. Дать! Хотя, чтобы дать, надо иметь. А что имел район?..

И Глебов, и все остальные руководители района скорее по инерции, нежели по разумению, продолжали ездить, убеждать, требовать, а в душе у них копилось тяжкое ощущение какой-то круговерти. И выхода из замкнутого круга не усматривалось.

Что-то должно было произойти. Большое и нужное.

А пока…

Не прошло и восьми месяцев, как первого секретаря, вконец изработавшегося, пригласили в обком для разговора. Он вернулся в Чурово, позвал к себе Глебова, и они пожали друг другу руки, пожелали удач. Бывшему секретарю — в здоровье и отдыхе, Глебову, уже первому, в многотрудных его делах.

В большой кабинет Аркадий Сергеевич вошел без особого волнения. Ведь эта перемена была предрешена давно. Ответственность он понимал, какие-то планы уже теснились в голове, он жаждал перемен к лучшему, но еще не знал, как к ним подступить.

В один из дождливых дней Глебов с Михаилом Иларионовичем Савиным оказался под вечер в Лужках. Там и в этот ненастный год поднялась отменная картошка и налился неплохой колос в ржаном и ячменном поле. Сам председатель перхал и кашлял, успел простыть под дождями и потому остался в Кудрине. Секретарь не настаивал на его присутствии, сказал грубовато-ласково:

— Чаю с малиной напейся и в постель. Есть малина-то?

— Найду, конечно, раз приказано. Только не с чаем ее надоть…

— Дело твое.

Картошку Глебов посмотрел, хоть и вымок под своим модным плащом — такой хлесткий ливень с ветерком застал их на лужковском поле. Было на что смотреть и удивляться: чистым рядкам, высокой ботве, уже заметным клубням. Он погладил высокие кусты, покопался в земле и повеселел.

— Чья бригада? — спросил он, намереваясь отметить здешний коллектив.

— Тут нету бригады, — ответил Савин. — Один мужичок, в сущности, на машинах. Митя Зайцев. Механизатор, дай бог каждому колхозу заиметь такого. Правда, женщины две прополки сделали, пособили ему. Ну, и агротехника в звене, надо сказать, на уровне. Заправка перегноем по ржаной стерне, подобран хороший сорт.

— Один механизатор? — переспросил Глебов. — Сколько у него гектаров?

— Тридцать одной картошки, да еще клеверные поля, луга у Глазомоики, да больше сотни гектаров ржи и ячменя. Словом, полный набор.

— Ну знаете!.. — Секретарь подозрительно глянул на Савина и зашагал к машине. Усевшись под брезент, добавил: — Вы мне покажите этого парня.

— Тогда надо ко мне домой заехать. Позовем. Вот тот крайний дом со стороны плотины, — сказал шоферу Михаил Иларионович.

— У вас тут свой дом? — удивился Глебов.

— Да, родительский. Мать жила, умерла в этом году. Теперь дочь приехала. И внучка.

Пока ехали полем, Глебов молчал, посматривал по сторонам. Хорошие поля! Возле скотного двора наткнулись на Митю, остановились.

— Садись, — приказал Савин и подвинулся на заднем сиденье.

Митя вытер руки о штаны, без разговора забрался в машину и, увидев секретаря, как-то враз застеснялся. Глебов обернулся, оглядел Зайцева, пожал руку, но ничего не сказал. В состоянии усталой задумчивости вышел он у крыльца, стащил с себя мокрый плащ и поднялся на ступеньки. Савин открыл перед ним дверь в просторную и светлую прихожую, пропустил вперед, и Глебов лицом к лицу столкнулся с Зинаидой, которая шла встретить отца и его спутников. Она охнула и метнулась назад, в комнату, не успев поздороваться. Крикнула из спальни:

— Папаня, вы уж сами… Я скоренько.

Митя вошел последним, уселся бочком на стул у самого входа в зальчик, поджал ноги в резиновых сапогах и — будто нет его. Савин усадил гостя поближе к теплой печке, принес тапочки.

— Разувайтесь. Пока поговорим-поужинаем, и туфли подсохнут. Куда ж в такой мокроте ехать. Не стесняйтесь.

После липкого и холодного воздуха над дождливыми полями особенно сладкими казались тишина и тепло комнаты. Домашний уют обволакивал и расслаблял. В углу светился телевизор, но без звука, — Катенька успела выключить звук перед тем, как убежать за матерью в спальню. Оттуда слышался приглушенный их разговор. Глебов сидел, спиною впитывая тепло и устало опустив голову. Он не торопился с расспросами, нежился у теплой голландки. Лишь когда встретил на своем лице изучающий взгляд Зайцева, как-то подобрался, вздохнул и сел попрямее. Спросил, обращаясь к Мите:

— Как живем, добрый молодец?

— А так… — И Митя стал смотреть на свои руки, почерненные по морщинам соляркой и железом.

Выручая его, Савин сказал:

— Вот это и есть хозяин полей в Лужках. Звеньевой-механизатор. Коренной житель. Из родной деревни никуда, хотя соблазнов более чем достаточно. Главный помощник у Зайцева — Вася Тимохин, юноша, скорее мальчик. И четыре женщины, три старика. Наше безнарядное звено. У них сто семьдесят гектаров угодий и стадо бычков, которые откармливаются здесь. Пашня ничем не отличается от прочих кудринских, разве что удобрений для нее Митя перехватывает больше. А урожай выше. Лужки уже много лет идут впереди остальных колхозных участков.