До приезда в Чурово на пост секретаря райкома Глебов прошел все необходимые ступени познания. Окончил в областном городе, где жили родители, педагогический институт, поработал в деревне учителем, потом инструктором райкома партии. Заведовал в соседнем районе отделом народного образования и вдруг оказался в городе, в аппарате обкома, снова инструктором. Все ему нравилось, и он многим тоже приходился по душе. Естественно, женился, а вскоре уже имел сына. Жизнь наладилась. Так бы и шла дальше, возил бы он гостей своего учреждения в пригородные, наиболее благополучные, хозяйства показывать чистенькую птицефабрику, комплекс или отличное по урожайности поле, доказывал преимущества современной пятистенки с удобствами против бетонной многоэтажки в строящемся селе, но тут наметили его, как толкового мужика, на дело повыше и посамостоятельней. А нельзя: не было у Глебова практического стажа в сельском деле, а без такого стажа двигать наверх не полагалось.

И тогда Аркадия Сергеевича пригласили этажом повыше в своем учреждении, на доверительный разговор.

Это было в кабинете руководящего товарища.

Секретарь обкома по сельскому хозяйству начал с того, что не один раз назвал работу в сельском райкоме тяжелым трудом, и делал при этом многозначительные паузы, проверяя реакцию собеседника. Аркадий Сергеевич не дрогнул. И сам знал — не легко, достаточно познакомился, когда был инструктором. На прямое предложение занять довольно высокую должность в районе благодарно кивнул. В дисциплинированности ему не отказать. Надо так надо. Тем более для пользы делу.

— Года два-три, — сказал секретарь обкома. — А там подумаем, что вам предложить. Но скажу прямо: район трудный. Очень трудный.

Вскоре Глебова порекомендовали на пост второго секретаря в Чуровский район. Он уехал, договорившись о семье: жена и сын пока оставались в городе.

И вот оно, Чурово.

Район не блистал показателями. Четыре года кряду не выполняли планы продажи зерна, мяса и молока. Первого секретаря крепко ругали в области, и он уже не отбивался, сидел виновато, — худой и сутулый, с крепко сжатыми губами и лихорадочно горящими глазами, стараясь всеми силами держать себя в руках, не терять выдержки. Возвратившись в район в дурном настроении, он тоже принимался за проработку и наказания. Снимал, переставлял, назначал в хозяйства новых руководителей и специалистов, но тасовал все ту же колоду карт. Положение от этого к лучшему не менялось.

Аркадий Сергеевич начал неспешно. Он постоянно находился в поездке. Кабинет его пустовал по три-четыре дня на неделе. Он хотел все увидеть своими глазами. Знакомился, спрашивал, изредка что-то советовал и получал в ответ резонные контрдоводы. Понимал, что бьет мимо цели. Опыта не хватало.

Деревни без жителей — а их было что-то около тридцати — выглядели удручающе. Деревни с жителями казались безрадостными и безлюдными, если не сказать — тоскливыми. Работа в поле и на фермах шла каким-то до странности ровным, обязательным и далеко не приподнятым образом. Как в замедленном кино. Суетились горожане-шефы, покрикивали бригадиры, бегали туда-сюда машины, но Глебов за всем этим угадывал безразличие — самое страшное для сельских работ. Да полноте, можно ли так работать на земле?!

Сердце отходило лишь в немногих хозяйствах, справедливо называемых передовыми. Слава богу, имелись и такие, где царила атмосфера приподнятости, крестьянской работы до поту, когда сам труд приносит душевное удовлетворение. Здесь и руководители разговаривали не холодным тоном, все шло по-домашнему просто, разумно и спокойно. Вот можно же? Можно? Так в чем же дело? Почему не везде так?..

Возвращаясь в Чурово, Аркадий Сергеевич говорил первому только о тех хозяйствах, что понравились. Но шеф слушал, не разжимая губ, и неотрывно смотрел при этом на сводку, где в графе «урожайность» мелькали цифры «6» да «8», по которым и определялась их способность к руководству. До этого предела урожаи упали не за год — за много лет. И подымутся — эта первый знал! — тоже не больно скоро.

Глебов уходил в свой кабинет, читал письма и указания, после чего отправлялся в соседний с райкомом дом райсовета и чаще всего отворял двери планового отдела. Цифры помогали понять реальность происходящего.

Вот, пожалуйста. Население района за десять лет уменьшилось более чем вдвое. И десять лет назад народу было не густо, война все еще сказывалась. А как прошел слух о «неперспективных» деревнях, так и остальные потекли в города, благо есть к кому — то дети, то другие родственники в городах. За работой, хоть дворником, там дело не станет, квартира через два-три года — вот она. Так и осталось в районе всего тринадцать тысяч, а людей рабочего возраста пять с половиной тысяч. Это на тридцать две тысячи гектаров пашни, на десять тысяч гектаров лугов и на девятнадцать тысяч голов скота! Значит, около шести гектаров земли на душу и по четыре головы скотины. С помощью машин можно справиться.

Плановик между тем продолжал, ничем не выдавая своего отношения к сказанному:

— В самом Чурове сейчас проживает пять тысяч двести человек, из них на службе в районных и подрядных организациях одна тысяча шестьсот сорок три.

Глебов понял, что эти тысяча шестьсот сорок три служат, в том числе и он. Сорок четвертый, значит. Примерно столько же работало в учреждениях быта и обслуживания, на строительстве, в школах, больнице и поликлинике, пекарнях, гаражах, складах. К сожалению, никто из них не производил хлеба, молока, мяса, хотя в какой-то мере, конечно, содействовал главному сельскому делу. Содействующих больше, чем создающих. Парадокс номер один. Как в иных семьях, где один работает, а пять на плечах.

— А в колхозах? — спросил он. И, увидев, что вопрос не совсем понят, добавил: — В хозяйствах, я спрашиваю, есть служащие? Или там все работают в поле?

— Есть, конечно, — быстро и даже весело сказал плановик. — Я недавно делал прикидку. На каждых пять производственников приходится по одному… Это руководители, специалисты, служащие правлений, контор, складов, базы. Всех в районе около тысячи двухсот. По штату.

— Итак, сколько же у нас непосредственно на пашне и на фермах?

— Не трудно посчитать, — плановик придвинул счеты. — От пяти тысяч пятисот отнимем тысячу шестьсот районщиков и тысячу двести человек служащих в хозяйствах. Вот и все. На фермах и на пашне осталось две тысячи семьсот человек. Механизаторов на учете пятьсот сорок.

— На тридцать две тысячи гектаров!..

Его собеседник промолчал. Хотя мог уточнить. Из пятисот сорока механизаторов надо отнять сто семь шоферов и тридцать тех, что постоянно на комплексах. А вот остальные четыреста — на тракторах, это точно.

— Сколько тракторов в районе? — спросил, помедлив, Глебов.

— Шестьсот восемь. Всех марок.

Вакансии, вакансии, вакансии… Люди добрые, садитесь на тракторы! Учитесь водить тракторы! Иначе индустрия села обречена на простой! Вакансии, вакансии на фермах, где постоянно недостает доярок. Славные женщины, где вы?..

Свободных вакансий нет только в самом Чурове. Штаты учреждений укомплектованы полностью. Три дня назад приехал главный зоотехник в управление сельским хозяйством. Просил устроить жену — экономиста с высшим образованием. Некуда. Временно уговорили ее воспитательницей в детский садик.

Вот когда Аркадий Сергеевич узнал, насколько действительность далека от его первоначального представления о сегодняшней, весьма неустроенной деревне в глубинном районе Нечерноземья, откуда уже много лет кряду вытекает людской ручей, направляясь во все города нашей страны, на стройки и заводы с широко открытыми для новичков воротами. Милости просим! Откуда вы прибыли — не спросим. Лишь бы руки да голова для работы.

Может быть, его направили в самый что ни на есть отсталый район, куда Макар телят не гонял?

В самом деле… Где тут новенькие — с иголочки-комплексы с автоматикой и безупречным навозоудалением, с операторами в белых подкрахмаленных халатах и с упитанными коровами, какие пришлось ему видеть возле областного центра, куда возил он раза три гостей из других республик? Где рекордные показатели но надоям, какими можно было похвастаться перед приезжими?