И снова, теперь уже от старого человека, Фадеичев услышал невеселые мысли о бессистемном использовании земли, своими глазами увидел смытый Пинский бугор, где желтел редкий и низкий, по виду не больно урожайный ячмень.

— Вы давно здесь? — спросил он у Маятнова.

— Давно. Мы с Василь Дмитриевичем приехали в совхоз году, если не ошибаюсь, в шестьдесят втором или третьем. Я на год раньше, вскоре после курсов, которые кончал в Туле. На моих уже глазах все стало меняться. Где были деревни — теперь поселки. Где кусты и лес — пашня. Я еще помню полноводную Вяну. Вон там была плотина, при ней мельничка. Не бог весть какая, но зерно молола справно. А плотина подпирала реку. Вода стояла высоко, и Уса потому не пересыхала. Меж двумя речками такие луга лежали! Чуть не в пояс трава. Когда директор порушил мельницу…

— Зачем? — перебил Фадеичев.

— Лишние расходы. Он к этому времени кормоцех успел выстроить. На электричестве. Да, когда, значит, убрал оттуда мельников, следить за плотиной перестали, в половодье она и полегла. Река враз обмелела, подпочвенные воды опустились, травы пожухли. Лес тут вокруг озера стоял, большой такой лес, с болотами, он тоже изничтожился — клены, дубы усыхать стали. Бугры наши тогда от кустарника начали очищать, чтобы пашню прибавить. Правда, пашня не ахти какая, и кусты никому не мешали, они и воду и землю на буграх держали. Да еще пахать удумали их повдоль, вот ливни по бороздам и наделали промоин. Дальше пошло-поехало. А пойма, когда она сухая, не хочет сочные культуры рожать… Первые года три еще давала урожай, пока дерн перепревал, ну а теперь вон она, уже желтая стоит. Лето не кончилось, а пойма без воды. Песок в глубине. Он воду не держит.

— Ну да, — насмешливо сказал Фадеичев. — Похвистнев тут один-разъединственный бедокурил. И работал, и коверкал как бог на душу положит. А вас никого вокруг нету. Вы кон-ста-ти-ру-ете. Ведете учет ошибок и промахов. Тоже позиция, а?

И посмотрел исподлобья, как он умел смотреть на людей, уличенных в какой-нибудь недобросовестности.

Василий Васильевич спокойно выдержал этот тяжелый взгляд. Голубые глаза его смотрели на собеседника не строго, а с мягкой учительской укоризной.

— А вы тоже не за горами сидели. Только вам такая работа пришлась по душе. Что требовалось получить? Продукцию. Кто дает больше продукции, тот и на коне. Я про природу рассказываю, однако вижу, что это все мелочи, так, для красоты. Позиция… Мы здесь спорили, ругались меж собой, агрономов одного за другим меняли, что-то пытались делать, сохранить, но о том директор в районе помалкивал, а сами вы не углядели. Зачем Похвистневу сор из избы? Отрапортует о хлебе, молоке и мясе, вот и в ажуре. Значит, кругом правый. Земля терпит, о беде своей молчит, а мы если и записываем всякое-разное, оно тоже на бумаге и остается. Потом в архив, поскольку это никому не интересно. Вот, ведем с первых дней книгу истории полей. Олег Иванович начинал ее. Для агрономов хорошее пособие, для директора — так, баловство. Там записи всякие — и о хорошем и о плохом. Я вам о плохом потому сказал, что вы сами спросили. Вот, к примеру, овраги. Один Маятнов в совхозе с ними мается. То три, то пять человек мне дадут — плети, мелиоратор, плетни. Я и горожу. А где какая неустойка случается, народ берут у меня. Вот четырех овец пастухи потеряли, так искать их послали моих хлопцев. Остался сам-третий. После обеда и я уйду, надо на огороды воду запускать, помидорам пособлять. Огород тоже на особом счету, там ведь продукция. Хватимся, когда прижмет. «Ах-ах, батюшки мои, где же земля-то…»

Еще раз оглядел Фадеичев голую, какую-то даже с виду жарко-сухую пойму с постройками фермы посредине, желтые холмы меж оврагов, кинул взгляд на узенькую Вяну, где плескались поселковые ребята, на усохшие болота и громко, с сердцем чертыхнулся. Расстроил его мелиоратор, уже не сиделось, кипел желанием деятельности.

Поднялся, отряхнул брюки и хотел было идти, но еще раз посмотрел на Маятнова, словно старался получше запомнить его, и спросил:

— Где Поликарпов?

— Видел утром, как на велосипеде ехал во второе отделение. Да ведь он уже не наш, слух такой прошел…

Нет, не уже! Не уже! Фадеичев накрепко знал — не уже. Допущена ошибка, но ее не поздно исправить. Нужно исправить. Это девятый агроном? Или десятый? Не довольно ли, глубокоуважаемый Василий Дмитриевич?

Олег Иванович Нежный излучал радость, искреннее удовлетворение событиями. Стоял за столом в белой сорочке, гладко выбритый, с тщательно уложенными на косой пробор редкими волосами, от которых еще шел запах вежеталя. Олицетворение собранности и учрежденческого порядка.

— Мне остается только поздравить тебя, Гена, — говорил он своему раннему гостю. — Ты крупно выиграл! И хотя Похвистнев очень старательно решил попортить твой авторитет, ничего у него не вышло. Не знаю, случай это, стечение обстоятельств или у тебя какие-то связи в тресте, но, как бы там ни было, тревожиться за свое будущее оснований нет. Все в порядке. А ты, вижу, не рад. Или оцениваешь свой перевод как поражение?

Поликарпов сидел потупившись. Он хотел что-то сказать, откинул рыжую прядь со лба, но районный агроном поднял руку ладонью вперед и нетерпеливо покачал головой:

— Подожди, подожди… Ты совхоз этот знаешь? Нет! А я знаю. Это не совхоз, а медовый пряник. Там Семен Саввич лет двадцать порядок на полях наводит. Третью ротацию скоро заканчивают. Урожаи ровные, высокие, сора нет, перспективы отличные. Да и поселок веселый, приятный. Тоня тебя расцелует, когда увидит новое свое жительство. А директор? Ну, ты его слушал и встречал не раз. Весельчак, само добродушие, с ним работать — удовольствие, я как приеду в Калининский, так, право, уезжать оттуда не хочется. Аверкиев уже звонил, ждет тебя, страшно доволен, я с ним вчера еще раз говорил. А на твое место Игумнову. Не знаю, чем ее купил Похвистнев. Но уговорил. В общем, все сложилось отлично. И овцы целы, и волки сыты.

— Вот то-то и оно, что волки сыты. — Поликарпов все еще хмурился, а Нежный весело и с подъемом продолжал:

— Не только ты лично выгадываешь, старик. У тебя появится отличнейшая возможность показать, как можно поднять в эпоху НТР землю и способствовать новому росту зернового производства. Ты получаешь земли, где уже действует весь комплекс плодородия — органика, травы, минералка, где самое время заводить современные сорта и получать по четыре-пять тонн зерна с гектара. И если правильно поведешь дело, то совхоз станет эталоном, образцовым по продуктивности в районе, в области. Ты посрамишь Похвистнева, который завел Долинский совхоз в тупик. Что тогда скажут в тресте? Кому поверят? Убежден, что и Аверкиев хочет именно этого. И Семен Саввич, наш, можно сказать, патриарх агрономии, окажет тебе помощь. В общем, я сейчас звоню в совхоз, оттуда пришлют машину, и ты поедешь знакомиться. Так?

Он положил руку на телефон.

— Подожди, — Геннадий Ильич поднял голову и одарил своего коллегу каким-то холодным, плохим взглядом.

— Боже мой! — не выдержал Нежный. — Я его не убедил! Дуб зеленый, человек без разума и перспективы! Другой бы раздавил меня в объятиях и век благодарил! А ты…

— А я, — все так же холодно, с оттенком отчуждения, сказал Поликарпов, подымаясь, — я не хочу ехать в Калининский. Не хочу и не поеду. Понял? Никуда не поеду. Мое место в Долинском! Вот так. И если ты не понимаешь…

Нежный даже отшатнулся. Лицо у него сделалось растерянным, рот приоткрылся. Он не находил слов. Отказывается?! После того, что уже сделано, решено, подписано? После долгого напутствия и хороших слов? Он что, рехнулся?..

И не успел спросить, в чем причина, не успел удержать, как Геннадий Ильич выскочил из кабинета.

— Ну, знаешь, — сказал районный агроном в раскрытую дверь и бросился было за Поликарповым, но тот скорым шагом прошел по коридору, спрыгнул с крыльца, и, когда Нежный выскочил, чтобы вернуть, разъяснить, удержать от неразумных поступков, согнутая спина его друга маячила довольно далеко. На педали велосипеда он жал похлеще, чем во время гонки преследования.