— Мы — как конвой, — съехидничал тот.

Но председатель многозначительно промолчал. Он и сам еще не вполне верил, что удалось получить. Вдруг мистификация? Вот возьмет и исчезнет этот шифер?

Про все это он и рассказал за вечерним чаем Михаилу Иларионовичу Савину, своему заместителю.

— Чэпэ, как ты считаешь? — И прищурился, весьма довольным взглядом рассматривая лицо возмутителя спокойствия.

— Вот как повернулось, — раздумчиво отозвался Савин, имея в виду действия секретаря райкома. — На войне это называлось «беду огонь на себя».

— А чем кончится баталия? — Дьяконову хотелось услышать подтверждение своего взгляда.

— Будет громкий разговор в области. И, вероятно, восстановится привычная система взаимоотношений в районе. Нашему Аркадию Сергеевичу прочитают лекцию на тему о плановом хозяйстве, он возвратится тихим и слегка помятым. Будь уверен: с нас он не сведет придирчивого ока. Все-таки мы натолкнули его на столь решительные действия.

— А если не покается? Ну, скажем, по молодости? Возьмет и упрется на своем.

— Тогда непредвидимо. — И Михаил Иларионович задумался. — Тогда мы просто обязаны ему помочь.

— Чем же сможем?

— Делом, чем еще! Вот накроем сараи, будем сушить все мокрое — траву, зерно, картошку. Не позволим, чтобы пропало. И не будем молчать, как сохранили, чья помощь выручила. К нам с добром, и от нас добро. Так?

— Не всегда так, сам знаешь. — Дьяконов хмурился. Он подумывал и о крайностях, о непредвиденном. Возьмут и снимут секретаря за такие партизанские действия. Что тогда? Отдавать шифер? Ну, тут он уж костьми ляжет, а не вернет! Тут у него строго.

А Савин сказал, угадав мысли председателя:

— Пусть посредники помогают, а не командуют. Тоже обязаны отвечать за общее дело, а то ведь перестроились-то как? Вовнутрь себя, собой и занимаются, больше чем нами, делают поначалу, что на пользу своей конторе. А мы что? Мы лишились оперативного простора, все средства производства, кроме земли, не в наших руках. Ни запасных материалов, ни кровли, ни доски. Деньги в банке, под надзором. Это — купи, а это — не моги, так? Вот Глебов и понял. И встряхнул. Может, вернет нам право хозяйствовать на земле так, чтобы все другие подсобляли? Опыта не занимать, совесть есть. Сообразим что к чему, отдадим продуктами, добром на добро. Шаг он сделал правильный, хоть и рискованный.

— Затеял-то кто?

— Видно, Глебов тоже так думал. Просто сошлись точки зрения. Не в авторстве дело, Сергей Иванович. Трезвый взгляд все равно утвердится, будет Савин на месте или нет, будет у нас Глебов или кто другой.

— Я более всего рад, что кровлей обзавелись.

— Да уж, как с неба свалилось. — И пододвинул пустой стакан к самовару.

Савин взялся наливать чай. Пить так пить, пока горячий.

Погода не менялась, и сводки Гидрометцентра не обещали близкого улучшения. На телепрограмме вечером опять показали обширную синоптическую карту. Несколько сконфуженный специалист Гидрометцентра, словно повинный в плохой погоде, обвел тоненькой указкой границы обширного циклона. Он начинался где-то у берегов туманного Альбиона, закруглялся через Альпы и Адриатику на Киев и на Волгу, захватывал Каму, Беломорье и Скандинавию и возвращался опять к Англии.

Вот такой кружочек. Вся срединная Европа и Нечерноземье оказались в дождевой ловушке. Так называемый малоподвижный циклон.

Земля со всеми лесами, пашнями, деревнями и городами, само небо и вся природа под небом напоминали в эти ненастные дни сонное царство. Не то чтобы мертвое, как в сказке, но и не живое, этакое неподвижное, с закрытыми на все глазами. Никуда не двигались низкие и темные облака, непрерывно сочившиеся водой. Временами, больше по ночам, усадисто лило настоящим летним ливнем. Ослабели, развесились рукастые деревья. Тяжело налилась, припала к земле трава, как бисером унизанная крупными каплями воды. Ячмень и пшеница сонно склонили колос, по длинным остьям стекала на землю капель. До предела набухли ручьи и реки, болота превратились в озера. Вода блестела меж борозд на картофельных полях, скапливалась в низинах среди полей. Лужи все шире растекались по дорогам. И такая гнетущая тишина стояла кругом, что даже воробьев в деревне не слышали, забились под стрехи и ни гугу. Если вылетали, то молчком, озабоченно, лишь бы утолить голод.

По утрам густой, остро пахнувший туман укрывал землю, не давая ей просыхать. Туман не исчезал и днем. Избы и деревья возле них стояли по пояс в тумане, как в воде, чернея в окружении сплошной серой, неопределенной зыби, поверх которой лениво подымались из труб серые дымы, чтобы тотчас распластаться в тумане. В домах более обычного хныкали, а то и ревмя ревели засидевшиеся дети. Взрослые говорили мало и тихими, как при больном, голосами. Звуки гасли во влажном воздухе, едва успев возникнуть.

Грустно гляделось в такие дни обычно красивое и зеленое Нечерноземье.

Только работа несколько оживляла деревни и поля. Она не прерывалась. Все-таки лето.

Сквозь толщу застоявшегося воздуха прорывался гул трактора и машин. Митя Зайцев с рассвета резал пропашником борозды на картофельном поле, страдая, когда видел позади вывернутые белые клубни, не более голубиного яйца размером. По бороздам с поля уходила застойная вода. Потери оправдывались. В четырех километрах от него, на краю Кудрина, гудели две сушилки, распространяя вокруг печное тепло. Медленно вращались их горячие барабаны, к работающим АВМ той дело подвозили мокрую траву. На сотню метров от машины пахло свежевысушенным сеном.

Как и было обещано, колхозный инженер Лапин слово сдержал. С превеликим трудом, но удалось запустить все три сушилки. Ребята — шефы с механического завода — с явным интересом, даже с задором шуровали под новенькими крышами, подбрасывая в чрево гудящей машины охапки сырья. Настоящая работенка, достойная мужчин. К тому же не под дождем, при тепле. Вроде и нехитрое дело делали, а погоду обманули. Под раздатчик только успевали подставлять прозрачные мешки. Они наполнялись теплой серо-зеленой мукой с приятным запахом сытости. Мешки отставляли, чтобы охладить, потом заклеивали и отвозили в темную часть навеса, где щитами отгородили три стены. На редкость ладненько и ко времени соорудили все это: большие навесы, сушилки, сараи. Как только агрегаты заработали — и уже сама собой установилась та самая нужная рабочая атмосфера, усмешливая деловитость, как при всякой удаче. Подтрунивали над малоподвижным циклоном, радовались, как ловко перехитрили непогоду. Дожди идут, а корма на зиму — штабелями под крышей.

Сергей Иванович прямо-таки пританцовывал вокруг сушилок. Стук молотков на крыше, где прибивали последние листы шифера, звучал для его ушей героической симфонией. Задумано — сделано!

Инженер Лапин, убедившись, что в Кудрине полный порядок, помчался на машине техпомощи в Лужки, как просил его агроном.

Знакомый гул и грохот встретили его возле навеса в Лужках. Два самосвала с высокими наращенными бортами стояли у разгрузочного бункера, полные травы с рожью. Зинаида и ее соседка Тимохина не без гордости представили инженеру свою «малую механизацию», предложенную Васей Тимохиным: для отвозки мешков с сенной мукой они приспособили старые детские колясочки. Вася отыскал их на чердаках, отвинтил кузовки, и теперь четырехколесные малютки, повизгивая несмазанными колесами, катались от сушилки до дальнего угла навеса, загороженного от непогоды свежими плетнями.

Дед Силантий, со строгим ликом и вздернутой вперед бородкой, проворно вязал плетни прямо на месте. Ветки ольхи с еще не увядшими листьями он накручивал на свежие колья и забивал их рядком. Силантию, похоже, нравилось мастерство на виду людей, он гордился собственной пригодностью в общем деле. Глаза старика поблескивали из-под рыжеватых бровей, время от времени он даже покрикивал на женщин, чтобы они ровней и не так плотно выкладывали штабель из полных мешков.

На самом тяжелом месте, у бункера, стоял с вилами приезжий сын Силантия «дачник» Борис, а напротив — его сын. Не усидели в теплой хате. Да и как можно усидеть в такие дни! Три самосвала с короткими интервалами подъезжали к разгрузочному бункеру и сваливали траву. Приподняв на лоб запотевшие очки, Борис Силантьевич ширял в просторную глотку машины тяжелую траву и подбадривал сына. Работа увлекла обоих, машина задала высокий темп. Это был тот слаженный и красивый труд, когда усталость долго не дает о себе знать, оттесненная простой человеческой потребностью к полезному делу.