— Теперь-то? — переспросил старший колонны. — Летом мы вырабатываем за месяц кто на пятьсот, а кто и на семьсот рублей. Тоже от зари до зари, как и в колхозе, а вот такая разница. По труду и плата. — Он прищурился, наблюдая за ходом лугового комбайна. — Кто это у вас размахался там? Зайцев, поди? С головой хлопец. И как он тута…

Видно, хотел спросить, как такой мастер задержался в колхозе и до сих пор не убежал, но посовестился, кашлянул и заговорил уже о другом:

— Агрохимик сказал, отработайте, мол, поле в один заезд. Мы загрузили восемнадцать тонн в три цистерны, как раз на весь участок, чтобы без перегруза и мороки. Не возражаете?

— Как сказал, так и делайте.

Савин показал участок, шоферы прошлись с ним по клеверу. Земля вроде плотная, опасных болотин нету, не засядешь. И ветер как раз боковой, удачный для рассева, без очков можно, без пыли. И гоны длинные, тоже сподручно.

Они вместе поставили распылители на норму высева. Первый агрегат вышел на межу, загудел сжатым воздухом. Облако рыжевато-белой фосфоритной муки взрывной волной отбросило в сторону метров на двенадцать. Полоса опыления мгновенно посерела. Вторая машина двинулась по краю этого серого, отстав на сотню метров. Выстроились, как гуси, клином. Шесть раз прошли туда-сюда, и весь клевер пудрой покрылся. «Сельхозхимия» заработала двести рублей да в три раза больше за фосмуку. Просто и сердито, всего за два с половиной часа работы.

Михаил Иларионович, перед глазами которого прошла эта скорая, нужная земле работа, по какой-то ассоциации вспомнил недавнее, неустроенное, когда подкормка вот такого же поля оборачивалась процессом многодневным, хлопотным и не всегда грамотным и своевременным. Машины были не те, удобрения валялись месяцами под открытым небом, сливаясь в камень, который потом не знали, куда девать и как скрыть от глаз людских. Люди были другие. Огромные перемены за десять — пятнадцать лет. И все же… Вздохнул, пожалел он — почто такое богатство, такая техника и лучшие мастера далеко отодвинулись от родной земли, не в распоряжении земледельца, коему дано владеть и княжить своей землей? Вот, пожалуйста, приезжают, как чужая рабочая сила, за которой нужен глаз да глаз! Не окажись здесь агронома, эти самый хлопцы могли рассеять удобрение и кое-как, и не там, где нужно, лишь бы с плеч долой да скорее в другое место, на заработки тех самых пятисот целковых, в погоне за которыми они и оторвались от земли, от колхоза. Потеряв связи с родной деревней, мастера превратились в артельщиков. Перекати-поле. Вроде та же работа, что и прежде. Но потерялась в них, любовь к дедовскому, исконному, перегорели корни, связующие крестьянина с природой. А без этой любви нет и цельного мастерства, какое у Мити. И Митя бесконечно дороже любого из этой приезжей троицы.

Добрый день зрелого лета расторопно и ловко очищал с восточной стороны небосвод. Облака собирались в розовые складочки и отваливали к горизонту, где и вытаивали. Над миром засияла сплошная голубизна. Солнце брызнуло. И враз утихло движение воздуха, все замерло, нежась в светлом тепле. Выпрямились просохшие травы, раскрыли свои разноцветные головки, засветились кусты лещины, а тихий лес за лугом, пронзенный лучами, утерял сумрачный свой вид. Лениво попискивали зяблики. Сильней запахло из низины мятой, сладко дали о себе знать донник и душистый горошек. Ароматная волна цветов и подсыхающей зелени выстаивалась теперь над лугом. Выселковские хаты на приподнятом левобережье смотрелись под солнцем картинно, как прибранная к празднику берендеевская усадьба, вся в светлой зелени и на фоне темной стены леса за огородами. Гул моторов двух работающих машин вязнул в запахах и теплыни, сделался глуше и вроде бы отодвинулся. Савин, заглядевшись на ожившие под солнцем родные места, снова оказался во власти той великой нежности, что уже не раз околдовывала его у ручья с родниками, в перелесках и на крылечке материнского дома.

— Подпишем, хозяин? — Механик отряда деловито протягивал ему бумаги. Требовалось подтвердить отработанную площадь и качество работы.

— Спасибо, — сказал Савин, подписавшись. — Хорошо получилось.

— А не повредит мука молодые листочки?

— Роса за ночь отмоет, а до того ветерком сдует. Вовремя вы подъехали. Куда теперь?

— Куда прикажут. — Механик сказал это тускло, с неохотой. И даже отвернулся. Видать, не все у него в душе спокойно.

— У вас как в армии, — усмехнулся агроном. — Восток, запад, юг, север. Не побаливает душа, не хочется на землю, где родился и вырос?

— Бывает, конечно, — признался механик. — Но ведь как говорится: рыба ищет, где глубже… Мы вот в сельхозхимию подались, другие — в область, дома городские строить, третьи — и вовсе на БАМ, а то и на север. От добра добра не ищут, от худа бегут. Будет в деревне порядок и покой, тогда и вернуться можно. Не будет — так и станем кататься по миру. Видать, время такое настало, хочешь не хочешь…

— Вот ты про Зайцева спросил, — вспомнил Савин. — Он не жалеет, что остался. Порядок наводит сам. Преуспел. В прошлом году заработал чуть поменьше твоего. И никаких — «куда прикажут». Сам всем пример показывает, сотоварищей нашел. И с охотой работает.

— Однако договариваться с нами ездили в район вы, а не Зайцев…

— В этом как раз и удобство его нынешнего положения. Что потруднее, делаем мы с Дьяконовым, Зайцев не отвлекается. Мы служим ему, понимаешь? Земле вот этой служим, где Зайцев со звеном — хозяин. Такое распределение обязанностей. Ты приедешь работать на свою землю, тоже станешь хозяином, мы и тебе служить будем, чтобы не обижался на разные порожки, о которые в былое время спотыкался. А выгода очевидна. Урожаи хорошие, молоко с мясом есть, потому и заработок, что урожай и мясо с молоком. И душа на месте.

— Фермер вроде, — с усмешкой сказал шофер.

— А хотя бы и так. Только земля не личная. И машины тоже. Это все колхозное, как было, так и остается. Устраивает?

Механик как-то очень недоверчиво заглянул в глаза агронома, покачал головой и, сложив бумаги, попрощался. Три тяжелых машины спустились к реке и пошли в обход Лужков. На другую, значит, работу. Новые сотни зарабатывать.

К этому времени два тракторных агрегата успели уложить едва ли не четвертую часть луга.

Вечером все лужковские жители и гости придут сюда с граблями ворошить рядки, чтобы быстрей подсыхали. Солнце расстаралось…

К тому дню, когда Аркадия Сергеевича Глебова вызвали в область, о нем уже сложилось определенное мнение. Не очень чтобы.

Звонки из министерств и комитетов раздавались в обкоме партии и облисполкоме по нескольку раз в день. Разговоры шли в тоне спокойном, иногда несколько раздраженном. Представители комитетов и главков не ограничивались телефоном, они оперативно приезжали в область, чтобы лично встретиться со своими подчиненными из чуровских подразделений, узнать о происшедшем из первых рук и потом уже начать переговоры с областными руководителями. Глебова не беспокоили — что с ним говорить? Но время проводили не зря, потому как не без основания обеспокоились о будущем своих ведомств на местах. Резкое вмешательство секретаря Чуровского райкома партии в дела их контор могло стать прецедентом для подобных действий и в других районах, со всей системой хозяйственной подчиненности сверху вниз и обратно, если местные руководители вот так же, как Глебов, станут настойчиво диктовать свои планы, не всегда совпадающие с теми, которые записаны и согласованы на год и даже на пятилетие по каждому ведомству?.. Уж коль записано и согласовано — какие могут быть отступления или переделки? Тем более что любая цифра как-то отражает интересы колхозов, совхозов, района в целом. Конечно, в сельском хозяйстве — этом цехе под открытым небом — бывают непредвиденные обстоятельства, в таком случае ведомства готовы откликнуться, помочь… Но и при этих обстоятельствах надо просить, согласовывать действия, а не рубить сплеча. Даже на фабриках-заводах, под надежной, как правило, крышей случается, что планы корректируют, но опять же не сплеча, а по согласию с вышестоящими… А тут, в Чурове, даже телефонным звонком не поставили в известность. Случай, единственный в своем роде. Причин для волнений предостаточно.