— Один только вопрос, товарищ Зайцев. О картошке вашей. Мы видели ее, хорошее поле. — Секретарь незаметно перешел на «вы». — Как все-таки удалось вырастить такую чистую от сора и густую, почти без выпадов? Для нынешнего года редкостное поле.

— Пололи бабы два раза. Я два раза культивировал, потом окучивал перед дождем. Ну и до этого, до посадки, значит, сорняк прочистили боронами, подрезали. А навоз вносили чистый, перегной, в нем всхожих семян сурепки и лебеды не осталось. Перегорели. Потому и чисто в поле.

— Коротко и ясно, — усмехнулся Глебов. — Из этого сообщения лекцию не сообразишь. И книжки о передовом опыте не получится. А вот картошка получится, верно? Сколько возьмете?

— Рано говорить, вон как льет. Правда, там уклон, но кое-где вода ляжет. Я уже посмотрел, придется окучником прорезать стоки по уклону. И по ржи пропустим воду, иначе долго с комбайном не заедешь. Немного помнем посев, а выгода будет. Колос наливистый, рожь полегла в низинах, и сору вышло много, но к полеглому нам не привыкать. Осилим и такую.

И он поднялся, чтобы идти.

Но тут в комнате началось движение, Савин сделал ему знак рукой, Митя обреченно уселся.

Катенька прошествовала к столу и постелила розовую скатерть со складками от утюга. Потом быстро, ни на кого не глядя, дважды выскакивала Зинаида с тарелками, полными добра. Мать и дочь в четыре руки заставили стол всем, что требовалось трем голодным мужчинам. Появился и видавший виды самовар с медалями Тульского завода на боку. Наконец, Зинаида торжественно поставила блюдо с горячими оладьями и сказала, обращаясь к гостю:

— Прошу к столу, как вас по имени-отчеству, не знаю…

Глебов назвался, сдержанно улыбнулся и вместе с Михаилом Иларионовичем, который насилу усадил за стол Митю, подсел ближе к самовару.

Сама Зинаида не садилась, металась из кухни и в кухню, где и осталась, извинившись, что не может отойти от плиты.

Первые минуты сидели молча, ели, потому как действительно были голодны и прозябши. Выпили по стопочке, закусили. Митя как сел, так и сидел, неудобно отодвинувшись со стулом, он брал всего по малому кусочку и поглядывал только на часы, которые отбили уже пять. Сорвалось их дело с Силантием. А Глебов вдруг спохватился:

— Там мой шофер, Михаил Иларионович. Надо бы позвать.

— Зина! — крикнул Савин, и дочка тотчас выглянула из кухни. — Позови, пожалуйста, шофера, пусть перекусит с нами.

— Не беспокойтесь. Мы с ним тут, на кухне, ужинаем.

И приоткрыла дверь, чтобы все увидели парня, сидевшего за столом. Глебов покрутил головой.

— Что за дочка у вас, Михаил Иларионович! И светит, и греет. Экая молодчина!

— Вот из самой Москвы да опять в родную деревню. Против течения пошла, не испугалась. Уже работает в Митином звене, дело ей нашлось.

— А муж? В столице остался?

— Как вам сказать… Ждем и его. Должен прибыть. Он родом отсюда, из Поповки, вон там, за лесом, пустая деревня. Так у них решено, насколько мне известно.

— Посодействуйте. Каждый человек для нас — находка. Вот и Зайцеву подмога.

— А мы вместе с ейным мужем на тракториста учились, — сказал Митя. — Он последним в город подался. Накрылась его деревня!

— И земля там есть? Вы бывали в Поповке? — спросил Глебов у агронома.

— Дорога туда пропала. Да и какая дорога, название одно. Теперь начисто заросла.

— Сколько земли возле Поповки?

— Пашни сорок семь гектаров. Луг рядом, тоже под ольхой не видно. С десяток гектаров огородов…

— Черт знает что! — вскипел Глебов. — Как же вы допустили?!

— Но вы же сами, Аркадий Сергеевич! И Дьяконова заставили подписать, что Поповка неперспективная. Между прочим, Лужки — тоже. Но люди в Лужках остались на свой страх и риск, не верили, что ихняя земля и труд никому не пригодятся. А недавно мы дорогу сюда сделали. Как? А методом народной стройки… И от души отлегло. Митя, ты ведь тоже собирался в отход, признайся?

— Было такое, — ответил Зайцев, не подымая глаз от тарелки. — Ваша матушка все отговаривала. Ну, и за себя побаивался тоже. За брошенную землю, конечно. За остатний народ. У нас тут старики живут. Силантий, который работает, еще однорукий Потифор Кириллович с доченькой, они бычков пасут, ну и один очень старый, он из хаты уже не выходит. Вдова Тимохина с сыном бегают к нему сготовить, прибрать. Если бы я уехал, тогда им всем невмоготу, ни огорода вспахать под картошку, ни сена припасти. Да и сам я привык здесь, неохота по чужим местам околачиваться. Вот и остался. А в прошлом годе мы чуть не двести тонн зерна намолотили, половину колхозного плана по картошке исполнили. И нынче, по всему видать, не меньше должны бы дать.

Глебов задумался, поглядывал на часы. С укоризной сказал Савину:

— Что же это вы, Михаил Иларионович, не попросили о дороге в Поповку? Ведь столько земли там брошено! Столько судеб порушено…

— Как — не просили? — Савин чуть не поперхнулся. — На исполкоме Дьяконов требовал, а дорожники не согласились. Туда через болото, через лес. Они привыкли строить где полегче, чтобы планы выполнять и премии отхватывать. Ведь и понять их можно: у каждой организации свой план, ему и молятся, а забота колхозов и всякие Поповки — чужое дело. Подрядчиков больше, чем пальцев на руках, и у каждого — план сверху даден, свои прибыли записаны, премии тож, свои материалы на складах зажаты. Вон какие, дома-уроды ставят, всю природу испортили. А что район? Что мы? Они и другом подчинении. Вывеску красивую навесили, двери дерматином обили — вот тебе и удельное княжение. Самоеды, одним словом. А когда мяса в магазине нет, шумят: почему колхозы не поставляют! Знают же, что у нас людей нет, переманули к себе и быстро забыли, для чего сами родились.

«Павел Буре» гулко пробил пять. Глебов устало сидел, упершись взглядом в тарелку перед собой. При последнем ударе он рывком поднялся, положил салфетку на стол.

— Пора. За хлеб-соль спасибо. Хозяйка, Зинаида Михайловна!

Зина вышла. Глебов пожал ей руку, заспешил. Вон как засиделись, шестой час пошел!

— Я останусь, Аркадий Сергеевич, — попросил Савин. — Кое-какие дела в Лужках. Строим большой навес, а под руками ничегошеньки! Погода диктует.

— Да, пожалуйста. Я бы с удовольствием еще посидел-поговорил, но в семь у меня разговор с обкомом, опаздывать не позволено.

Шофер уже сидел за баранкой, такой довольный, с пылающими щеками. Они тронулись, проехали насыпь. Глебов искоса посматривал на улыбчивое лицо шофера. Резковато спросил:

— Выпил, что ли?

— Как можно, Аркадий Сергеевич!

— А чего сияешь будто солнышко красное?

— Да так…

— Угостила тебя красна девица?

— Ну!.. По первому разряду. Та еще хозяйка, доложу вам.

— Это и я приметил. Отец не нахвалится. Толкует, что никакой работы не боится.

— Воспитание! Она ведь тутошняя, в нашей школе и обучалась.

Не первый раз разбираясь в причинах, породивших бесчисленное множество недостатков и даже упадок сельских дел в своем да и в других районах Нечерноземья, Глебов все чаще возвращался к мысли, которая поначалу казалась ему просто крамольной, но тем не менее все более близкой к истине. И вот разговор с агрономом Савиным, один из немногих откровенных разговоров, подтвердивший эту мысль.

В самом деле…

Когда и как это случилось, что главная ответственность за создание хлеба и молока оказалась не на тех людях, которые производят продукты и знают лучше всех, как это делается, а на работниках районных и областных учреждений, на специалистах, осевших в этих учреждениях? Из каких таких соображений сместился самой жизнью установленный порядок, породив бесконечную цепочку проблем? Из каких таких далей появилась курьезная практика командовать земледельцами, контролировать их, постоянно подталкивать, побуждать к тому самому, что испокон веков составляет для них смысл и радость жизни — к труду на земле? Чем занят Глебов и сотни работников райцентра в десятке учреждении, как не подталкиванием разными способами — от поощрения до наказания — нескольких тысяч земледельцев? Всем очевидно, что они и без напоминаний заинтересованы своим делом, поскольку работа, и только работа, позволяет им жить лучше, приобретать уважение от других людей, для которых продукты поля и ферм нужны позарез, — для городов с их индустрией. Ведь это неразрывная цепочка: город и село. И там и тут делают товары, продукты, без чего нет общественных благ. Город и деревня друг без друга не могут. Никто из них не претендует на командование. Они — партнеры. И этим все сказано. Партнеры-сотоварищи, друзья.