Загудели выключенные на ночь вентиляторы.

— Здорово растрепали мы хозяйство! — Митя вздохнул. — Жили и живем на скорую руку. Лишь бы сегодня. А что завтра, так это же завтра! Ни тебе сушилки, ни сортировок, ни хранилища для картошки. Еще собираемся клеверные семена разводить. Дело-то, в общем, выгодное, но с кондачка его не решишь. Вот если удастся с Поповкой, весной там клевер подсеять можно. То-то пчелам раздолье! И семян будет невпроворот, на весь район. И всякой бедной земле подмога. Ладно. Поедем вместе, Веня. Пригоним сразу оба комбайна. А ты, Архип, пока придет ответ от мелиораторов, возьми Васю, займитесь луговым комбайном. Завтра и в дождь можно косить клевер на третьем поле. Пустим опять сушилку. Гранулы не помешают. Там половину поля Ларионыч на семена оставил, а вторую мы скосим. Заодно по межам походи с комбайном, скоси всю дикую траву, наступает она на поле от леса, мешается.

Митя поднялся, с тайной надеждой посмотрел на дом Настёны. Ни огонька, ни звука. Вот заспались. Зайти в такую рань вроде неудобно. А так хочется! Ну что ей не глянуть в окошко?

Он ошибался. В доме давно не спали. Ленушка, с подсказки Ксюши и самой Настёны, писала письмо маме: «И еще, маманя, сообщаю, что просватана я за хорошего человека, и любим мы друг друга и твоего благословения ждем, и тебя с сестренкой, чтобы приехали вы на той неделе, не задерживались, когда мы надумали расписываться». Прочитав эти строки, Ленушка задумалась. Как-то ее маменька решится уехать из своей, пусть и полумертвой уже, деревни в далекие и незнаемые какие-то Лужки?

И еще они написали в свое СМУ, которое на окраине Костромы громоздило новый жилой район для тех, кому работать на новой электростанции. Сообщали, что задерживаются по причине гриппа. Грипп здесь ну просто укладывает и шефов, и отдыхающих, которые помогают на уборке, где и они тоже прихватили этот проклятущий грипп…

— Мы хоть что-нибудь заработали, тетя Настёна? — спросила Ксюша. — Ни тебе табеля, ни учета. Может, одна благодарность выйдет?

— Обо всем этом у нас Митя думает. И все по справедливости. — Тут она принялась рассудительно объяснять: — У него на кажный месяц листок имеется. Там, значит, дни и фамилии. Вышел на работу на цельный день — палочку прочертит против фамилии. Полдня поработал — опять же половину палочки. Не вышел — нолик нарисует. Чужой, свой — все записано. Пятерку за выход положили в колхозе. А в звене еще полагаются деньги за урожай и за мясо. Ну, это в конце года. Тогда получается поболее пятерки, когда план перевыполненный. В прошлом годе мы перевыполнили и получили довесок. Кому и много, а которому и мало, если палочек не густо, вот как у Ольги Потифоровой. Ну, с нее и того довольно.

— А вы сколько заработали в тот год?

— Я-то? Одну тыщу четыреста за выходы, — неторопливо вспоминала Настёна. — И шестьсот, кубыть, сорок три за урожай. А всего, значит, за две тыщи получилось, девонька. Ну и притом еще пензия, триста восемьдесят за год. Сложи-ка! Чуток не по двести на месяц, даже зимой, когда подменяешь скотников, которы за бычками смотрят. Вот, Ленушка, и отпиши про это маменьке, пусть не убоится наших мест, а едет с открытым сердцем. Сам-то Митя много зарабатывает, ну кто ж с ним сравнится? День и ночь. Зато и порядок. Савин с Дьяконовым не нарадуются. Он, Митя то есть, уже машину покупать собирается, сам мне сказывал. И будешь ты, Ленушка, сидеть в машине той, да при своей красивой шали, ну просто барыня! И повезет он тебя, милая, на моря теплы, в горы волшебны…

На Настёну смотрели не мигая.

А Митя все-таки не вытерпел, постучал и зашел.

Ленушка предстала перед ним в том новом платье, что купили вчера, такая красивая, прямо небесная, он и ладонь протянуть к ней не посмел. Зато она закинула ему обе руки, на шею, прижалась, ноги поджала и повисла. Да так поцеловала!.. Вот ведь счастье ему какое! Не знал, не ведал…

Письма просила опустить в такой почтовый ящик, чтобы как можно скорей дошли.

Начальник передвижной колонны мелиораторов категорически отказался переезжать из своего планового болота в неплановую Поповку, хотя Сергей Иванович и просил, и угрожал. Хмурый его собеседник бубнил одно: у меня план под угрозой, ваша Поповка этот план не вытащит. Письмо у него из треста: ни при каких обстоятельствах от намеченных работ технику и людей не отвлекать. Отголосок того совещания в райкоме…

— Вот как ты заговорил? — Дьяконов угрожающе повысил голос. — На активе, помнится, навытяжку перед Глебовым стоял!

— Письмо после актива получено, — отбивался начальник.

— Глебову давал читать это письмо?

— Так оно не ему, а мне. Он узнает, начнутся звонки в трест. Выходит, я их поссорю. Ни к чему это.

— Считай, уже поссорил. Я так это дело не оставлю, понял? Доложу, какие у нас в районе феодалы завелись. Он с тебя голову сымет, если не поможешь пашню из-под леса вызволить.

Начальник несколько растерялся. Даже маленький конфликт грозил ему черными воспоминаниями из-за пристрастия к спиртному. Сергей Иванович заметил это и уже другим, мирным голосом предложил:

— Давай полюбовно, друг милый: отряди мне сегодня два тяжелых трактора с корчевателем и вот с теми дисками. И двух своих мастеров. На одну неделю. А я после уборки зерна подброшу тебе своих ребят и тракторы на болото, чтобы помочь с планом. Хотя какая же при дожде работа в том болоте? Все равно стоишь. А там они теплую землю в порядок приведут. Это же добрая сотня тонн хлеба на другой год — вот что такое Поповка, понимаешь? А нет, так едем сейчас к Глебову, он вынет из сейфа твое персональное дело. И начнется у вас разговор. Ну?..

Хмурый начальник уловил такую перспективу раньше Дьяконова. Теперь он если и противился, то совсем по другому поводу. Его ожидающий лик говорил о награде, об угощении. Но председатель воспротивился. Больно часты получаются ритуалы…

— Все прочее оставим до другого раза, — сказал он неумолимо. — За мной не пропадет. А сейчас не могу. День расписан по часам-минутам. Давай команду. Кличь свою гвардию, вон она, в вагончиках сиднем-сидит, козла забивает. По-быстрому!

Он сам довольно легко уговорил четырех мужиков, пообещав кормить-поить и даже мягкие постели в настоящем доме, а не в этих продуваемых вагончиках. И с рук на руки передал мелиораторов Зайцеву, которого задержал в Кудрине.

— Трос прихватите, да подлиньше, — скомандовал Митя. — Там через речку, вдруг застрянем? Диски складываются? Вот и хорошо, дорогу не испортим.

— Глаз с них не спускай, — тихо сказал Сергей Иванович. — Проводите с Архипом, а то ведь так: найдут бутылку-другую, и все пропало. Или сделают тяп-ляп. Тут надо в темпе! Подхвати на складе одеяла, продукты на первый случай. Пусть поживут по-человечески. Настёну можно послать с ними на неделю, будет готовить обеды. Корову ее дачницы подоят и покормят. Умеют, поди? Бюллетень я им выговорил.

Так началась короткая страница возрождения земли на Поповке.

Два трактора с орудиями, с бочками горючего довольно легко перебрались через Званю, прогремели по песчаной опушке леса до Архипова подворья, хлопцы отдохнули и поели, а уж потом завели моторы и по команде Архипа пошли крушить и корчевать молодой лес, распугивать лосей, уже облюбовавших эту местность для проживания. Деревья потолще целиком стаскивали к низине сбоку поля, кусты, ветки и траву резали тяжелыми дисками на месте. После первого прохода машин на поле страшно было глянуть: какая там пахота или сев! Но на пашне стояла все-таки молодая поросль. И эта людьми забытая пашня стала обретать свой привычный вид. Мелиораторы будто взъярились на ольховую заросль. И было отчего взъяриться! С каких это пор крестьяне стали равнодушно смотреть, как от них уходила кормящая земля — под лес, под разные застройки и асфальт? Это только у плохих хозяев, у нахлебников, которых мы прозываем всякими скверными словами. И поделом прозываем!

Настёне каким-то чудом удалось разжечь огонь в русской печи. Дыму напустила полну хату, покашляли предостаточно, пока дымоход не прогрелся и не просох. В доме потеплело, а вскоре и жилым духом запахло. Натаскали травы на пол, бросили одеяла — спи, ребята, в тепле и удовольствии! Принюхивайся к запаху топленого молока и распаренной пшенной каши в горшке. Ведь в такой-то печи она получается не такая, как в кастрюле и на газовой плитке. Рисом рассыпается, сама Настёна без доброй улыбки не может смотреть на дело рук своих.