Вздремнул он, что ли, измучившись, но когда повернулся и открыл глаза, то увидел рядом с собой совхозного мелиоратора, Василия Васильевича, его широкую спину, его седую голову. Сидел, отвернувшись, словно подступы к агроному охранял. Это был, пожалуй, единственный из специалистов, который работал в совхозе поболее самого директора.

— Привет, — сказал Поликарпов и стеснительно осмотрелся. Надо же: уснуть в разгар дня! Еще не бывало такого.

— Ничего страшного, — тихо сказал Василий Васильевич, поняв причину его смущения. — Бывает, лучше уснуть, чем напиться. Душой отдохнуть малость, и жизнь в другом свете смотрится.

— Точно, — признался Геннадий Ильич и улыбнулся, вскочил. — А ты здесь какими судьбами, старина?

— Вот этот ячмень, — Василий Васильевич кивнул на желтеющий склон за ними, — можно убирать дня через три. Вишь, колосок уже надломился. Ну, я и решил, дай пробью вешками линию для пахоты по горизонталям, как мы с тобой договорились. Если ребятам заранее рассказать, зачем и почему надо пахать именно так, а не вдоль по склону, никакого шума и разговора не будет. Сами поймут, не безголовые. Пойдем к трактористам, потолкуем. Время обеденное.

— Пойдем, — согласился главный, снова включаясь в работу.

На полевом стане механизаторов они пробыли часов до трех. Потом смотрели комбайны, обедали. Хоть одно доброе дело сделали без помех. Сюда не дошли отголоски скандала. Телефона в поле не провели.

Что за этот день происходило на центральной усадьбе и в районе, Поликарпов не знал. И знать не хотел.

Работать хотел. Руки чесались. Ведь уборка грядет!

О том, что можно подымать эти руки вверх, сдаваясь на милость победителя, агроном и думать не думал.

Как бы не так!

Доцент Сомов не любил откладывать никакой работы на завтра, если ее можно сделать сегодня.

Книга истории долинских полей дала ему достаточно материала для размышлений и действий. Результатом всего этого было письмо, адресованное секретарю райкома Фадеичеву.

Не много таких, сползающих к явной катастрофе, хозяйств в этой самой южной области Нечерноземья, как Долинское, но и одного достаточно, чтобы забить тревогу. Тревогой и звучало письмо Сомова. Он настоятельно обращал внимание Фадеичева не столько на сам факт истощения и смыва земли, на овраги, сколько на «руководителя, который позволил эрозии стать хозяйкой на более чем десяти тысячах гектаров земли».

Олегу Ивановичу Нежному доцент Сомов адресовал всего несколько строк: сообщил о результате анализа книги и о письме в райком.

Фадеичев прочитал письмо ученого дважды. Вот и еще одно подтверждение его собственным тревогам. Видимо, положение с землей в Долинском опаснее, чем он думал. Пора принимать какие-то меры, учить других руководителей на истории с Похвистневым. Как ни жаль человека, а придется. Раньше бы надо. Виноват.

Подумав, он велел разыскать районного агронома и пригласить к себе для разговора. Странно, что Нежный обратился не к нему, а к Сомову. Что за этим кроется?..

Районный агроном пришел через несколько минут.

— Есть неотложное и, на мой взгляд, очень серьезное дело, Олег Иванович, — сказал секретарь, протягивая ему руку. — Но прежде давай доложи об уборке, покажи свой план, наметки, что у нас еще не сделано, как думаешь организовать, чтобы быстро и качественно…

Олег Иванович был готов и к такому разговору, и к десятку разных других. За годы службы в районном аппарате он прекрасно уяснил, чего от него в первую очередь требуют.

Коротко и спокойно сказал, что ячмень, по предварительной оценке, даст не менее двух тонн зерна с гектара, а пшеница, если ничего не случится, на центнер-два меньше, главным образом за счет песчаного Заречья, где урожай не более полутора тонн с гектара. Все это, конечно, в бункерном весе, фактически меньше. Лучший урожай, сказал он, в пяти хозяйствах правобережья на увалистой степи, хотя там грозой положило и покрутило хлеб примерно на одной трети всех площадей. Но и это не страшно, потому что колос уже успел налиться, только труднее будет убирать такой хлеб. Подумав, добавил:

— Эти пять хозяйств много хлеба сеяли по клеверам и по навозному удобрению.

Потом он развернул план уборки, большой сводный план, по которому выходило, что скосить весь урожай удастся за девять рабочих дней, а обмолотить — за девятнадцать. При этом добавил, что фактически лучше накинуть еще дней пять-шесть, потому что, как ни рассчитывай, непредвиденные задержки всегда случаются, их надо иметь в виду. Ну, скажем, еще одна гроза или просто дождливые дни. Все бывает.

— Значит, к двадцать пятому августа мы сможем вывезти плановое зерно? — спросил Фадеичев, хотя и сам знал, что это последний срок. Так уж принято у них в районе — к двадцать пятому.

— Все сорок пять тысяч тонн. Даже к двадцатому. А что сверх плана — на это уйдет еще дней восемь, — уточнил Нежный.

Рассказывал, ждал и побаивался, что вот-вот начнется разговор о Долинском совхозе. Вероятно, Фадеичев получил письмо, от Сомова; это и есть то серьезное, с чего начал разговор секретарь. Естественно, спросит, почему он послал все материалы Сомову, а не поговорил с ним, Фадеичевым.

Он даже вздрогнул, когда секретарь спросил:

— Как урожай в Долинском?

— На уровне прошлогоднего, Павел Николаевич. Около восемнадцати центнеров с гектара. Оценка, конечно, приблизительная. Но валовой сбор будет выше прошлогоднего, как всегда. — Олег Иванович запнулся, странно улыбнулся и пояснил: — В совхозе площадь под зерном несколько больше намеченной, за счет этого и можно превысить план. Ну, и товарность, конечно. Похвистнев вывезет все зерно, если надо. А зимой попросит у вас комбикорма.

О площадях в совхозе секретарь райкома знал понаслышке. Нежному пришлось сказать, что в этом году там снова потеснили травы и кормовые культуры, а зерном заняли около семи десятых всей земли. Это означало, что даже при урожае ниже планового совхоз сдачу зерна перевыполнит.

Насчет комбикормов секретарь не отозвался. Было. Было.

— Слушай, — сказал Фадеичев как-то очень раздумчиво. — Ведь это плохо, когда шесть, а то и семь полей из десяти под зерном? Я имею в виду севообороты, здоровье земли, заражение шведской мухой, ржавчиной.

— Плохо, — Олег Иванович ответил не задумываясь. — Очень плохо, Павел Николаевич. Помните, об этом многие агрономы говорили на районном совещании в марте месяце.

— Плохо, а зерно в закрома сыплется. И даже больше, чем задумано. Как совместить?..

— Сегодня сыплется, завтра еще будет сыпаться, а вот послезавтра… — И главный агроном начертил на листе бумаги перед собой большой черный ноль.

— Пугаешь? — Фадеичев сидел перед ним, выставив крутой лоб. Темные глаза изучающе поблескивали из глубоких глазниц. Испытывал и удивлялся, как это робкий его собеседник отважился на такой разговор.

— Нет, не пугаю. Итоги неумелого землепользования могут привести к беде. В Долинском совхозе идет очень быстрое истощение земли, распылен верхний слой. Почти необратимый процесс. Все меньше гумуса, главных элементов пищи. Все хуже отдача от внесения минералки, резче проявления засухи.

— А мне вот говорили, что на одной очень известной опытной станции за рубежом ставили такой опыт: сто тридцать лет сеяли овес по овсу. И родил! Может быть, в век минеральных удобрений и химической защиты наш классический плодосмен уже устарел? Не нужен, когда можно математически подсчитать, сколько взяли, сколько внесли. Кстати, мы совсем недавно все грешили этим, помнишь?

— Помню. Это ошибочный взгляд, Павел Николаевич. Подобные эксперименты на слабых, да еще эрозированных, почвах опасны. Земля — живой организм, она не может эксплуатироваться на износ. Если допустить бессистемность, почва лишается структуры, пищи, микроорганизмов, минеральные туки не могут ее улучшить. Они, конечно, дадут растению почти все необходимое для развития, помогут урожаю, но они как допинг, как сердечное лекарство при слабом сердце. Стоит один раз пропустить инъекцию — и все. Не будет урожая, потому что не земля, а пыль да хрящ, мизерный запас пищи.