Савин посерел. Опять «поправочки и уточнения» к плану!

— Начинается! Мы что, уже на своей земле не хозяева? Безголовые, если за нас другие решают? Как все это надоело, Сергей Иваныч! То этак, то не так, поди туда, принеси то… Сколько можно! Как я Зайцеву скажу об этом?..

— Плановики определили, что область не добирает сколько-то там до плана по зерну. Урожай в ряде колхозов низкий. Вот и вспомнили про зеленку. Говорят, будто нынче и без ржи зелени разной хоть отбавляй, везде трава выросла. Коси в свое удовольствие. Народ мобилизуют, чтобы шли выкашивать с литовками по лесам и болотам. Школьников вроде налаживают веники ломать по лесам. А вот чтобы рожь — ни-ни. Только на зерно! Так что не обольщайся. Переиграть придется. А уж Зайцеву скажи как-нибудь, придумай.

Савин сердито отодвинул от себя стакан с чаем.

Который раз на том же самом месте! Он уже не помнил сезона, когда бы в размеренный ход событий не врывалось неожиданное распоряжение или новое задание, меняющее все планы на этот и следующий годы. Вот и начинаешь чувствовать себя не хозяином положения, а винтиком в неведомой машине, которая вращается так, как это вздумается далекому отсюда «механику». Не хочется думать, как сделать получше, как примениться к обстоятельствам: все равно будет иначе, нежели ты задумал.

А ведь еще нужно объяснить колхозникам, своим землякам, звеньевым, мотивы неожиданных перемен! Какие реплики услышишь, какую неловкость носишь потом в сердце и не спишь по ночам, вспоминая, как пришлось выгораживать районных «творцов», выдавая их инициативу за свою собственную, черное за белое. Кончается все это равнодушием…

Но в районе свой подсчет и своя мера. В десятке хозяйств явный недород. И годовой план продажи уже под угрозой. Значит, на остальные, благополучные хозяйства идет дополнительная «наценка» — выручай район во что бы то ни стало. Даже себе в ущерб. Лишь бы «заштопать» слабину, отрапортовать о выполнении плана по району «в целом». Конечно, сильные хозяйства опустятся на ступеньку-другую ниже. Ничего! Выправятся, на то они и перспективные. Не слабое подымается до сильного, а сильное опускается до уровня слабого.

А потом разводим руками — почему это год от году в сельском хозяйстве остается все меньше руководителей и специалистов, которые имеют смелость высказать собственное мнение, отстоять свое право вести хозяйство? И все больше тех, что обладают, мягко говоря, чувством самосохранения в гораздо большей степени, чем чувством гражданского и хозяйственного достоинства. Очень своеобразная и для дела вредная селекция! Серьезные люди уходили, их место занимали другие, со всем на свете согласные.

И вот с этой рожью. Правление считало и считает, что кудринский колхоз выполнит план по зерну. Те двадцать гектаров, что за Глазомойкой, не входят в зерновой план. Так записано и рассчитано еще в прошлом году. Заречное поле распахали и посеяли для фермы, для молока и мяса, поскольку зеленку хотели взять рано, для подкормки бычков. А скошенное, оно на другой год обеспечит хозяйство отличными клеверными семенами. Но это думал агроном, правленцы. А в районе свой расчет.

Дьяконов молчком пил чай, с шумом втягивая в себя горячее. Савин сидел с выражением все возрастающей решимости на лице.

— Куровской предупреждал тебя? — спросил он.

— А как же! Всем под расписку. Сослался на указание Румянцева.

— Ты думаешь, он знает о лужковской ржи?

— Знает по сводкам, что у нас есть какая-то площадь с зеленкой. А где она — это ему знать не обязательно. Уже подсчитал: дай тридцать тонн зерна сверх обязательства. И точка. Не исключена проверка.

— Сдадим тридцать тонн сверх положенного. С основных полей. А рожь скосим на корм. За молоко и мясо с нас тоже спросят, верно?

— А если зерно не сдадим? — Дьяконов прищурился. — В такой сырой год немудрено и просчитаться. Тогда Куровской все поляны в лесу обмерит, все жниво обсмотрит, ты его знаешь. Не дай бог кто проговорится об этой ржи. Полетят наши головушки!

— Но там же клевер, Сергей Иванович! Сегодня я специально ходил смотреть. Рожь выше плеч, подмаренник всю ее перевил, поле желтое, стебли ложатся. А клевер внизу задыхается. До уборки хлеба еще почти месяц. Если не снять покровной культуры сейчас, клевер наверняка пропадет. Зерна мы там получим немного, потому как сор успеет забить культуру. И все наши надежды на семена нового тетраплоида неслыханной урожайности прикажут долго жить. Опять будем искать итальянские сорта! Так вот, Иваныч, рожь с травой Митя, пожалуй, уже косит, если сушилка пошла. Договоримся: ты ничего не знаешь, в Лужках не был и меня не видел.

— За сколько дней уберешь это поле?

— За пять. Ну за шесть, самое большее.

Дьяконов выставил перед собой ладони.

— Все! Не вижу, не слышу, про Лужки забыл. Только вот о себе ты не подумал. Ты уже на крючке. И давненько. За Поповку врукопашную лез. На активе весь район взбудоражил. А теперь эта рожь. Строптивых у нас не любят, друг дорогой. Сколько я могу тебя выручать? И как мы покажемся, если обоих «на ковер» вызовут?

Савин отвалился на спинку стула. Теперь лицо его было спокойным.

— Переживем как-нибудь. Пока Куровской доберется до Лужков, мы это дело провернем по-быстрому. Насушим травяной муки, траншею набьем свежей травой с зерном даже, обеспечим бычков. И знатный клеверок спасем. Если его не сильно помять колесами да сразу подкормить, он к осени подымется — будь здоров! На тот год уже семена выдаст, весь район к нам с поклоном прибудет. Озолотимся! Почем они ныне за кило, не знаешь? Я тоже. Но если одну-две тонны продадим, выручим больше, чем за рожь. И сами посеем сколько надо. Глядишь, и объявят наш колхоз семеноводческим по травам. Вот и выйдем в люди. Как госплемзаводы вышли.

Председатель вздохнул. Он ли не понимает!..

Минут пять они толковали о том о сем, про всякие житейские дела, словно по уговору позабыв и сложные ходы, и опасную изворотливость, о которых только что была речь.

Наливая горячего, уже по третьему стакану, Савин как-то лениво, через силу спросил:

— Так что с шифером? Ты хотел рассказать, а тут мы про рожь начали. Как удалось?

— Так вот и удалось. Тебе тут, случаем, не икалось?

— Вроде нет. Вспоминали, значит?

— Будь здоров! И так, и этак.

И Сергей Иванович Дьяконов довольно подробно, ни разу не улыбнувшись, рассказал обо всем, что произошло в райкоме.

Савинское выступление на активе явилось началом своеобразной цепной реакции, конца которой никто не угадывал.

Аркадий Сергеевич Глебов не мог не похвалить себя за выдержку и спокойствие, проявленные на активе. В глазах людей он остался человеком сдержанным и понимающим. Не сорвался, не грозил и не навешивал ярлыков. Поведение первого секретаря расценили так: не торопитесь, товарищи, обдумаем все сказанное, может быть, и найдем какие-то резервы для урожая…

Агроном Савин недвусмысленно и, как говорится, не в бровь, а в глаз критиковал районное руководство. Он обвинил его в подмене настоящих мер помощи хозяйствам ничего не значащим словотворчеством, тогда как для ихнего общего дела нужно совсем другое, и прежде всего материальная помощь, долговременная программа, исключающая суету. Кажется, это понимали все, но как-то робко высказывались. И не настаивали.

В словах Савина прозвучала сущая правда. Кудринский агроном безбоязненно высказал ее, чего никак не решались сделать другие, даже если думали подобным образом. Правда выглядела горькой. Мысли Глебова во многом совпадали с точкой зрения Савина. Секретарь райкома почувствовал и атмосферу зала: большинство приняли савинскую критику очень близко к сердцу. И если не развили его мысль, то опять же только из чувства осторожности. Иногда бывает лучше переждать, чем высовываться. Так, во всяком случае, думал не один чуровский хозяйственник. Посмотрим, во что обойдется оратору его смелость. Если ничего такого не случится, ну, тогда…