Перед своим домом Архип увидел двух бабенок, полураздетых, без кофточек, потому как солнце в этом затишке грело жарко, а на земле горел костер. Большой котел висел над костром, из него грибовары сцеживали кипяток.

Заметив всадников, да еще с ружьем, бабы взвизгнули и шмыгнули в Архипову хату, что еще больше возмутило хозяина. Соскочив, он в сердцах пнул сапогом по котлу и свернул его с подставок. На землю вывернулась куча вареных, остро пахнущих грибов.

— Выходи, так вас и растак! — высоким фальцетом закричал Архип, размахивая ружьем.

Бабы, уже в кофтах, высматривали из-за дверного косяка. Углядев перевернутый котел, они вмиг преисполнились воинственностью и в два голоса принялись оценивать действия Архипа и его самого такими словечками, что он поначалу растерялся, но взял себя в руки и закричал высоким голосом, выставляя главный козырь:

— По какому такому праву, понимашь ли, заняли мою усадьбу?

— Гляньте, люди добрые! Его усадьба! Да тут лешего усадьба, а никак не твоя.

И пошла перепалка, которая не помешала бабам довольно проворно пособирать с земли горячие грибы. Пожалуй, они все более убеждались, что этот малый с ружьем и впрямь хозяин дома. И постепенно страсти поутихли. Выговорились, злость сорвали.

А вскоре с Архипом сидели бок о бок на бревне, сочувственно слушая повествование, составленное из картин детства и отрочества. Вот здесь он, понимашь ли, скворечню держал, там даже проволока осталась; сбоку дома должна стоять груша — и она стояла, увешанная не плодами и листьями, а паутиной плодожорки; а вот здесь, над трубой, куда они с покойным отцом лазали ставить резной, из железа, натрубник с петухом, угадывался один ржавый ободок с остатками железяк.

Тут бабы прослезились. Может, и у самих где-нибудь изба стоит заброшенная.

— Вот она, жизня-то наша! Родителево гнездышко! Ах ты, сердешный наш, и что же за доля твоя такая!..

Выяснилось, что они из соседнего района, работают от кооперации, мужики ихние пошли утром по грибы, а они сварили вчерашнее, а третьего дня уже два бочонка отправили, должны привезти еще два пустых, и они, закончив план, уйдут с богом в свою Вознесенку и ослобонят для законного хозяина его хоромы, где ничего ими не поломано и не похерено.

— Вознесенка? — Архип усомнился. — Так это, понимашь ли, где?

— А вверх по Звани, километров пятнадцать отседова. На лодках мы, на лодках прибыли, как в старину, другой дороги сюда нету, болота и леса кругом, однако наши мужики отыскали эту пустыньку, чтобы, значит, подработать, потому как колхоз у нас никудышный, заработку нет, а мы, две семьи, подались в кооперацию и, слава богу, заработок есть, только не ленись, — то грибы, то брусника с клюквой, то траву и липовый цвет на лекарство заготовляем, а зимой дуги гнем, дровишки туда-сюда, тем и живем, ну, а про землю позабыли, окромя, конечно, огородней, да еще коровенки есть, травы кругом стоит неоглядно, стадо прокормить можно, а не то пяток голов, как у нас, так что, если он, хозяин, возвернулся на родителево подворье, то может проживать тут безбедно, даже при детишках, которым и учиться незачем и негде, а в случае чего — определить их в городу, при интернатах.

Все-то они знали и начисто Архипа заговорили.

Вася от разговоров ушел, интереснее смотреть деревню и ближнее поле. Дикое, как он понял, поле. И страшную — без людей — деревню, с черными оскалами пустых окон.

Четыре больших дома, черные стены, черная дранка на крышах, кое-где уже под зеленым мхом, а местами в провалах. Трубы уцелели только на двух. Окна не то чтобы побиты, а выдраны с рамами, возможно, теми самыми грибниками. У крыльца соседнего дома в щели между ступенек проросла и вымахала выше дверей пышная бузина с черными кистями ягод. В соседнем доме березки заслонили оконные проемы, а одна так вылезла изнутри в кухонное окно. И везде зеленел мох: на крыльце, в стенах, на подоконниках, яркий такой, словно новенький палас. Дрожь по спине от этой зелени.

Тишина стояла полная. Но когда Вася вошел в последний дом, раздался такой душераздирающий визг, что он едва не упал со страху. Из черных сеней на него, не мигая, уставились четыре зеленых глаза. «Коты», — сообразил он и запустил в них подвернувшейся палкой.

Из самого дома пахнуло сыростью, плесенью. Разваленная печь, выдранные дверцы и колосники, след костерка на предпечье. Тоже кто-то побаловался. Спасибо, не сожгли хаты.

В огородах стеной стояла здоровенная седая лебеда, репейники и наглого вида конский щавель. Море зелени с островами сухих или едва живых яблонь вперемежку с круглоголовыми ольхами и березками.

Ему стало жутко в этом хаосе дикой зелени.

Вася вернулся, расседлал коней, спутал им ноги и пустил на бывшее поле. Травы тут — хоть отбавляй.

Архип и бабы уже гуторили в доме.

— Окны эти мы вставили, родимый, чтоб от комаров отбиться. Не было, их, окон-то, не было. Из других хат повырывали и сюды подогнали. Ну, а печку сложить руки не дошли, потому и варево на улице устроили, только спать сюды заходим, сенца бросили на пол, и вся недолга. Мы это подметем, не сумлевайся, хозяин, вот мужики возвернутся, так за един час…

Архип значительно помалкивал, зачем-то простукивал стены, половицы, словно клад искал или оглаживал большую русскую печь, раскачивал остов деревянной кровати без досок. И чуть не плакал — таким горьким, обреченным был отчий дом с темной сырой пустотой.

— Вася, — сказал он, — ты обойди покедова огороды, глянь, понимать ли, что там и как. А я хаты осмотрю. За огородами еще одно поле, проверь его.

Васе не понравился командирский тон Архипа. Не понравились юркие бабы со все примечающими глазенками, они то и дело переглядывались, все чего-то хитрили. Не верил он их грибному занятию и постоянному «так и живем, как можем». Но он помалкивал. Ему-то что до этих языкатых. И потому ушел за развалившиеся изгороди, посмотреть на бывшую пашню, где ему, возможно, придется работать.

Огороды шли полого вниз, а там, где кончались, бежал ручей, укрытый кудрявой зеленью. Он отделял огороды от пашни. Продираясь через сырые заросли к ручью, Вася почуял странный запах, чуждый лесному. Тянуло сбоку и снизу, от Архипова надела. Там ручей круто поворачивал и делал петлю. На мыске́ в этой петле чернела банька с крышей из долгих срезов липовой коры. Дымовитый бражный запах шел из баньки.

В следующую минуту все прояснилось. Внутри черной баньки была каменка, в ней несильно горели поленья. Над огнем, подвешенный к балке, чернел котел, он был накрыт большой кастрюлей, а сбоку из кастрюли торчала впаянная трубочка, и она окуналась в деревянное корыто, змеевиком проходила через воду и кончалась над большим молочным бидоном. В эту флягу капала мутная и вонючая жидкость. Самогонка!

У стены, где потемней, стояли две канистры, полные этого добра. Водочный завод. Початый мешок с мукой лежал на лавке, тут же миска с дрожжами. Вот они какие грибовары!

Полный совсем не детского возмущения, Вася брезгливо пошел прочь. Но у него хватило смекалки не возвращаться по прямой тропе к Архипову дому, а сделать крюк вдоль ручья. Мельком глянув на поле, густо заросшее лесом только от ручья и свободное на бугре, он вышел к последнему дому, где коты, и уже отсюда направился к Архиповой хате, чтобы сказать про свое открытие. Но опоздал.

Тут шла пирушка. И когда успели? Вернулись два мужика, один постарше, другой в Архиповых годах. «Грибники» и Архип сидели за сбитым из досок столиком, перед ними стояла миска с грибами, горкой лежали холодная картошка и зеленый лук, а в центре точно такая же канистра, которые он видел в баньке. Стукались стаканами, пили и говорили, не слушая друг друга. Архип уже хорошо принял, был в очень приподнятом настроении. И Вася горько пожалел, что встретили они в глухомани таких пройдох, чья жизнь давно повязана с бутылкой. Уж лучше бы на разбойников наскочили.

— Садись, Васятка! — крикнул Архип. — Тут, понимать ли, народ свойский, а мы с тобой хотя и в собственном дому, а гости. Садись, поешь грибочков, послушай про жизню разную…