— А дорога — господи помилуй! — Марина вспомнила тракторный переезд через болото, ямы и грязь на четырех километрах.

— Отличная дорога, милая моя! — вмешался Дьяконов: — Как знали, успели до вашего приезда. Асфальтом надумали покрыть. И покроем! Заявляю официально, поскольку решили продолжить дорогу до Поповки. Подтверди, Ларионыч!

— С дорогой проблемы нет, — Савин с легкой укоризной смотрел на разошедшегося председателя. — Отдохнете и поезжайте в Лужки, порадуйте мать. Они все там на покосе, Зинаида с семьей тоже там. Встретят с открытой душой и радостью.

— Мы тоже пойдем косить, да, Веня? — Марина решительно поднялась, маленькая, ладная, с загоревшимися глазами. — Ты научишь меня? Это ведь не сложно, правда? Всю жизнь мечтала! Слышу, как коса траву кладет: вжик, вжик, вжик!

— Ты сейчас ляжешь и уснешь, время до вечера есть. Мы договорились: режим дня под моим контролем.

— А мы по своим делам. — Савин подтолкнул Дьяконова к двери.

— Чтоб завтра заявление в колхоз лежало на моем столе! — строго сказал Дьяконов. И крепко пожал руку будущему механику.

Сплошные радости. Такой подарок судьбы! Савин только мечтал об этом. Мечтал, но и жене ничего не говорил. И вдруг — вся семья собралась. Вся! Чудо расчудесное…

В шестом часу вечера синие «Жигули» подрулили к ближнему от плотины лужковскому дому. Взрослый народ все еще работал на той стороне реки, зато дети… Через пять минут в машине возились босоногие Венины племянники, Катенька напрасно шикала на Бориса и Глеба, которые не могли отойти от синей игрушки, внезапно остановившейся возле их дома. Выяснив, где кто, они быстренько уселись, балдея от радости, и в «Жигулях» покатили к броду через Глазомойку. Там остановились, не рискнув переезжать. Веня подтянул свои джинсы и потащил через речку сперва Катеньку, потом сразу обоих ребят, обхватив их, словно котят, под руками. И уж потом с предельной осторожностью перенес свою Марину.

Веселой гурьбой, где шагом, где бегом, добрались они до цепочки работающих. И тут все перемешалось. Детские крики, писк, объятия; грабли полетели на валки, работа остановилась. Марина не отходила от Катерины Григорьевны, бесконечный разговор их не останавливался ни на секунду. Лишь спустя долгое время Зинаида отстранила от себя детей, наказала идти домой и произнесла, чтобы все слышали:

— Делу время, потехе час. Давайте-ка… Марина, становись со мной.

Та с готовностью взяла грабли, но посмотрела на мужа. Веня подмигнул, сказал: «До моего прихода — физкультпривет!» И пошел к тракторам, несколько раз оглянувшись на свою женушку. Позади работающих барахтались на валках три детские фигурки. Солнце уже не припекало, оно покраснело и склонилось к самому горизонту, прочерченному зубчатым лесом.

Митя издалека признал Веню Савина. Выпрыгнул из кабины и, покачнувшись на нетвердых от долгого сидения ногах, крепко пожал руку.

— Какими судьбами?

— Поживем здесь, Митя. На выселках.

— В отпуск?

— Насовсем.

— Разыгрываешь? — Митя клонил голову вправо, влево, словно с этих разных позиций мог лучше распознать истину.

— Ей-богу, насовсем! И жену привез. Видишь нашу машину? — Синие «Жигули» ярким пятном выделялись на том берегу речки.

И Зайцев поверил. И с облегчением вздохнул. Но вместо новых расспросов показал на кабину лугового комбайна.

— Сядешь?

— Ага. Рядом с тобой.

Машина пошла. За поворотом они поменялись местами. Вениамин освоился быстро. Знакомое дело, не успел отвыкнуть. А Митя сказал ему в ухо:

— Сделай кружок без меня. Я пройдусь, разомну спину. Или полежу. Понимаешь, с пяти утра.

Когда Савин-младший сделал круг и подъехал к этому самому месту, Митя спал на травяном валке, уютно подложив обе ладони под щеку. Грохот машины не потревожил его Веня не сбавил ход, только мельком поглядел на часы. Уже восьмой. Отыскал глазами людей у реки. Там сидели кучкой, отдыхали. И он пошел по второму кругу, а в голове неотвязно вертелась одна мысль: как же они тут без него успевали?..

Лужковцы устроили отдых из-за Марины. Зинаида смекнула, что ее напарница с граблями не привыкла к такой работе, тем более она в таком положении. И пожалела. А пока сидели, дед Силантий походил на полусогнутых ногах по лугу, прошел поперек валков к первому, с которого начали, выхватил охапку травы, помял, понюхал, уткнув в пряное сено бороду, проделал то же самое еще в трех местах и, вернувшись, заявил:

— Бывалыча, мы не уходили с лугов, покамест не поставим хоть пяти копешек. Кладитя грабли до кучи. Девки, за вилами! Они у того куста припрятаны. Сена просохли, перед зарей поставим сколько-то копешек. А потом ужо домой.

Настёнины постояльцы обернулись за вилами моментально. Все потянулись к берегу, разбились попарно на валок. Не столько высохшая, сколько привяленная трава легко скатывалась, металлические рожки вил постукивали, когда сено подымали на копешку. Марине и Катеньке велели подбирать за валками. Уже выше самого высокого Бориса Силантьевича поднялась первая копна, уже причесывали бока второй. Веселая работа под звонок. Вот и третья, четвертая. И откуда силы взялись, друг перед дружкой старались, разохотились!

Солнце уже утопало за черным лесом. Все вокруг приобрело красноватый оттенок — луг, лес, воздух, облака в вышине, вода в речке. От комбайна скоро, почти бегом возвращался Веня. Он отнял у жены грабли, сам взялся за вилы, похватывал огромные навильники. За неполный час вдоль берега поднялась целая стайка округлых копен — пахучих, пышных, открытых ветрам и солнцу. И луг изменился, выставил свое богатство, что ровной шубой нарастало на нем все лето, а теперь, собранное, поднялось, как из небытия, круглоголовыми копешками, из которых сложатся плотные стога.

Закинув на плечи грабли и вилы, лужковский народ побрел к Глазомойке. Тут разошлись на две стороны — женскую и мужскую — и со сдержанным смешком, повизгиванием заплескались, смывая с разогревшихся тел соленый пот.

Борька с Глебом бегали от одной купальни к другой и сами брызгались с великим удовольствием. Одна Марина под мужниным надзором сидела на корточках и, не замочив ног, осторожно умывалась да пригоршнями лила воду на слегка покрасневшие от солнца руки. Под завистливые и одобрительные взгляды женщин Веня перенес ее на руках на ту сторону, к машине.

Несколько поотстав, к Глазомойке прошла и тройка косарей — Митя и Архип с Васей. Ноги у них подгибались, как ватные, до того умаялись. Одни зубы белели, лица не видно под слоем пыли, хоть и цветочной, но все же серой и плотной. Вымотанные, они все-таки посмеивались, ощущая за собой нечто большое и важное: почти наполовину скошенный луг.

Мылись в реке, когда все остальные уже поднялись на бугор, а мотор синих «Жигулей» затих у ворот савинского дома. Мылись основательно, раздевшись догола, с тем покряхтыванием и гоготанием, которое означает наивысшее удовольствие. И усталость вроде отошла. Теперь хорошо поесть — и как рукой снимет.

Многолюдный дом Савиных светился в темноте всеми окнами. Катерина Григорьевна определила для Вени и Марины верхнюю комнатку. Туда затащили еще раскладушку, одеяла. Временное жилье. Зина сердито покрикивала на маленьких, в сердцах нашлепала за что-то Борьку, и тот с ревом побежал к бабушке жаловаться.

— Поутихни, дочка, — вполголоса сказала Катерина Григорьевна. — Ты чего-то не в духе.

Зинаида отвернулась. Потом так же тихо, но ревниво спросила:

— Брательник с супругой здесь обоснуются?

— А тебе что, тесно?

— Вы с отцом обещали дом для моей семьи.

— Обещали. И отдали.

— А они?

— И они останутся в Лужках. Председатель сказал, что дает им пустой дом, откуда Васильевича отнесли.

— Это другое дело, — уже мягче отозвалась Зинаида. — А то ведь три семьи. Коммуналка.

— Ах, дочка, дочка, — с упреком сказала мать. — Раньше и по десять человек в хате проживали, не ссорились и не мешали друг другу. А ты — коммуналка! Со своими-то… Иной раз прямо не узнаю тебя, будто не савинской породы. Все тебе не по сердцу, все не по-твоему. К мужу как к чужому. И к брату вот с ревностью. Ведь этак до срока себя иссушишь. Все у тебя есть. И муж, и дети, и хозяйство. Ну чего не хватает, скажи, пожалуйста?