109. Измена По твоим виновато-веселым глазам, По улыбке твоей воровато-невинной, По твоим — постаревшим мгновенно — губам, По испуганным пальцам, прелестным и длинным, Задрожавшим чуть-чуть в моей твердой руке, По сердечному, острому, краткому стуку, По мгновенной, смертельно-блаженной тоске (Когда я целовал замиравшую руку) Я узнал обо всем. Я все понял, мой друг. Я воочию видел — обманут и предан. И ушел. И вступил в очистительный круг Одиночества, грусти, свободы, победы. 110. Мара Раскололось наше счастье, размололось, Томный ангел мой с лучистой головой. И темнеет самый светлый в мире голос, Скорбно-чувственный горячий голос твой. Скорбен голос твой — в нем зреет безнадежность, Он горяч — он мукой мира накален. Плачь — не плачь, она предсмертна, эта нежность. Прячь — не прячь, я сердцем слышу тайный стон. Вот смотрю на обессиленные руки (Драгоценнее не встретить мне нигде…), Эти руки — два свидетельства о муке, Об отчаяньи, обиде и стыде. Обнимаю обескрыленные плечи, Приникаю к страстной скорби губ и рук. Друг любимый, драгоценный, безупречный, Милый-милый, бедный — нежный — нужный друг, Раскололось наше счастье, размололось, Распылилось в желтой маре мировой… И мутнеет самый чистый в мире голос, Скорбно-чувственный и томный голос твой. 111. Разлука («Вот и все, что на память осталось…») Вот и все, что на память осталось От любви горделивой, как флаг, — Только злая ленивая жалость, Пожеланья здоровья и благ. Да суровое счастье свободы (Все погибло, дрожи — не дрожи!..), Да тяжелый презрительный отдых От объятий, бессонницы, лжи. Мы друг другу, пожалуй, не судьи, Только сердце свое затаит: Ничего никогда не забудет, Никогда ничего не простит. 112. Разлука («Как в море корабли, как волны в океане…») Как в море корабли, как волны в океане (Где в теме встречи — рокот расставанья), Как поезда в ночи… (Скрестившись, как мечи — Два долгих и слабеющих стенанья.) Как в море корабли… О, нет, совсем не так. И проще, и страшней: в безбрежном мире буден Мы разошлись с тобой, родной и нежный враг, Как — разлюбившие друг друга люди. 113. Разлука («Опять над душою полночной…»)
Опять над душою полночной Старинная реет тоска: Любовная радость непрочна, Любовная мука крепка. На мир, балаганный и чумный, Нисходит опять тишина: Любовная радость безумна, Любовная горечь умна. И вновь расцветают построчно Спокойствие и чистота: Любовное счастье порочно, Любовная мука свята. 114. Все в порядке Тише… Что ж, что оказалось ложью Все, чем жил, — все, от чего умрешь! Ведь никто тебе помочь не сможет, Ибо слово п о м о щ ь тоже ложь. Все в порядке. Улица и небо… Тот же звон трамваев и авто. Грустно пахнет зеленью и хлебом… Все, как было: все — не то, не то. Ты забыл, что наша жизнь смертельна, Ты кричишь в надежде беспредельной. Не услышит — никогда — никто. — Друг мой… Нет ни друга, ни ответа. О, когда бы мог не быть и я! За домами, в пыльные просветы, Сквозь деревья городского лета, Проступает, чуть катимый ветром, Белый океан небытия. 115. Поездка в Сэн-Реми I Это было третьего апреля Девятьсот тридцать второго года (Тысячу опустим для удобства). В мире было холодно и сыро. Шли дожди. Под непрестанным душем Городскими черными грибами Расцветали зонтики поспешно, А в лесу: грибы-дождевики. В мире было холодно и пусто. Днем над ним текло слепое солнце С древним равнодушием, а ночью Безучастно леденели в небе Городские неживые звезды. Лишь звезда забытых переулков, Полумертвая звезда окраин, Да большие звезды гор и пляжей, Да живые звезды деревень — Всем своим дрожанием и блеском Трепетали: о борьбе и смерти, О любви, о тайне, о судьбе. И протягивали к нам лучи, Острые, как мудрость или жалость. В мире было холодно и гулко. Стервенели страны и народы. (Ночью мнился мне тревожный звук — Скрип зубов… иль треск последних тронов?) Явственно шатались государства, Страны загорались, над землею Реяли пары небытия В день, когда — используя свободу (Это было третьего апреля) — Я набрал разнообразных фруктов У бесстыдной радостной торговки С жадными и щедрыми глазами, И, смешавшись с праздничной толпою Серозубых жителей предместий И демократичных парижан, Сел в гремучий юркий дачный поезд, Бойко побежавший в Сэн-Реми. |
