64. «В скучном рассеянном мреяньи…» В скучном рассеянном мреяньи, Свистом осенним гоним, Теряю без сожаления Сухие отцветшие дни. Лишь помню, как в старенькой шали ты Гуляла со мной до зари… На глади столичной асфальтовой Твердо стоят фонари. Хорошо фонарям — они знают: Что — куда — зачем… Каждый вечер их зажигает Фонарщик с огнем на плече. А мой нерадивый Фонарщик, Зачем Он меня возжег. Поставил распахнутым настежь На ветру четырех дорог. Поставил меня в тумане, Где смутен мне собственный след. Обрек — из недр молчанья Извлекать только блуд и бред. ……………………………………………… По пустынному шляемся городу Я и брат мой, беспутный ветр. Над домами, над трубами гордыми Розовеет парижский рассвет. Вот стоим перед вечной вечностью: Этот страшный мир — и я. Не спастись ни борьбой, ни беспечностью От белесого небытия. 65. «Словно в щели большого холста…» Словно в щели большого холста, Пробивается в небе дырявом Ослепительная высота, Леденящая музыка славы. Это — ночь, первобытная ночь, Та, что сеет любовь и разлуку, Это — час, когда нечем помочь Протянувшему слабую руку. Останавливаются часы Над застигнутыми тишиною, Ложны меры и ложны весы В час, когда наступает ночное. Это — ночь: город каменных масс, Глыб железо-бетонно-кирпичных, Стал прозрачней, нежней в этот час От сомнительной правды скрипичной. Останавливаются сердца Безупречные, как логарифмы… В этот час поднимают купца Над счетами полночные рифмы. Все, что строилось каторжным днем, Ночью рушится — в мусор и клочья. Гибнет, гибнет дневной Ерихон От космической музыки ночи. Ночью гуще тоска и вино (Сердце бьется сильнее во мраке), Ночью белое часто — черно, Смерть нам делает тайные знаки. Ночью даже счастливого жаль. Люди ночью слабее и ближе… Расцветает большая печаль На ночном черноземе Парижа. 66. «И вновь блуждают в окнах огоньки…»
И вновь блуждают в окнах огоньки, Грохочут ставни, И у каминов греют старики Печаль о давнем. Вот музыкой хрустальной, но земной, В тиши прогорклой, Струится дождь, хлеща фонарный строй По желтым стеклам. И фонари бегут, несутся прочь От мглы упорной. Обрушилась арктическая ночь Лавиной черной. Обрушилась, стремит неслышный бег, В дома стучится, И падает под нею человек, И зверь, и птица. Но есть сердца, лавине есть одна Средь нас преграда — Под силу им и ночь, и тишина, Им сна не надо. Есть человек ночной — он устоит Пред болью многой. Есть человек — он сердце веселит Хулой на Бога. …Мятежников и чудаков оплот, — На черном грунте Питает ночь прекрасный горький плод: Мечту о бунте. 67. «В промерзлой тишине…» В промерзлой тишине, в старинной мгле, всклокоченной и рваной, Открылся снова мне бесцельный путь в полночные туманы. О, спящий человек, отдавший псу ночное первородство, Здесь — ночь, фонарь и снег, мощеные луга для мечтоводства. Роняют в мглу часы певучие торжественные зерна. Поэты — словно псы — одни внимают им в пустыне черной. 68. «Как соленая песня рыбацкая…» Как соленая песня рыбацкая, Как бессонная лампа поэта, Как зеленая сырость кабацкая — Эта ночь без рассвета. Как в горячей тени под терновником Поджидающий Авеля — Каин, Как улыбка слепого любовника — Эта ночь городская. Как безногого бодрость румяная, Как неветхое слово Завета, Как письмо о любви безымянное — Эта ночь без ответа. Как сирена, тоской пораженная, Уходящего в даль парохода, Эта ночь — как гудок напряженная — Эта ночь без исхода. 69. «О чем сказать: о сини безвоздушной…» О чем сказать: о сини безвоздушной, О скуке звезд, дрожащих надо мной, О песни ли, мятежной, но тщедушной, — О песне, усмиренной тишиной? О Розанове ль, на столе лежащем Вопросом, на который смерть — ответ, Иль обо мне, бессонном подлежащем, К которому сказуемого нет? Друзья мои, полночные предтечи, Как трудно ночью спать, а не бродить, Когда нам нечем, десятижды нечем Ночную душу умиротворить… Луна висит над мертвою деревней Приманкою, что бросил в мир Рыбак… О, жадность, слепота добычи древней, О, лай — о чем-то знающих — собак. |
