59. (III) «Адам, не зная скуки и труда…» Адам, не зная скуки и труда, Как юный зверь резвился в кущах рая. Он с Евой жил, не ведая стыда, Блаженно жил, почти не вынимая Ленивых рук из примитивных брюк… (А впрочем, если верить старой книге, Тогда еще не знали хитрых штук: Под фиговым листом висели фиги!) А нам достались лишь грехи его — Хлеб труден и любовь не легче хлеба. Адам не знал: «зачем» и «для чего», Не трогал звезд, не тыкал пальцем в небо. Как музыку, умел он слушать лень (Подумайте: ведь это было, было!) Не мудрствуя, ложился с Евой в тень, Не мудрствуя, бросался на кобылу… А мы, забыв дух травки полевой, Смешное племя чучелообразных, При виде жен глотаем волчий вой, Рыща — в трамваях — по лесам соблазнов. 60. (IV) «За правду бьют неправедные судьи…» За правду бьют неправедные судьи, Но вот — люблю вечернее метро, Где греют спину ласковые груди Где греет душу женское бедро. Да, я люблю таинственное бремя Разнообразных грудей, плеч и рук. Здесь общему любовнику (в гареме Нечаянном) газета — щит и друг. О, плотский жар соборного угара, Животное обильное добро… Вхожу, как в роскошь бани Ренуара, В густую плоть вечернего метро. Внедряюсь в стан, любовный и жестокий, Пружинных тел, ярящихся тайком. Включаюсь в магнетические токи Чувствительным прямым проводником. Дрожит направо девочка худая, Налево — женщина, лет сорока… Ярись, ярись, креолка молодая! А снизу шарит нежная рука… Как сладостно, когда невидной дланью Ты пред собой сочувствие найдешь И живота, разъятого желаньем, Внимаешь сзади бешенство и дрожь, И, продвигая бережно колено В раздавшийся сочувственно проход, Ты слышишь сам, как расцветают члены, Ты семени воспринимаешь ход. 61. (V) «Где наших предков игры и забавы…» Где наших предков игры и забавы, Охоты на разгоряченных жен… Тогда нередко видели дубравы, Как шла сама добыча на рожон. Где наших предков игры и погони! В игре терялся фиговый листок… Теперь, встречая женщину в вагоне, Мы говорим: простите, ваш платок?.. Уже исходит женщина надеждой, Другая — рядом — жухнет от тоски, Мы ж, холостые жуткие невежды, Сидим, поджав хвосты под пиджаки. Мы не глядим — не смеем! — что вы, сразу! — Мы вежливы — и лишь издалека Мы изредка обхаживаем глазом Упрямый профиль чуткого соска. Где наших предков честное веселье! Ложились прямо и открыто встарь. Над легшими любовно — не висели Будильник, расписанья, календарь… И женщины показывали сразу Веселые сокровища свои Сатирам простодушным и чумазым, Охотникам за радостью любви. Теперь не то — в шофере иль в спортсмене Лишь изредка — и то издалека — Нам раскрывают женщину колени, Но немощна бессильная рука. Таинственно мерцает треугольник, Знак неги, лик блаженства и весны, Но прячется под шляпою невольник, Закованный в печальные штаны… ……………………………………………… О, лишь порой, в метро, где грузен воздух, В ночном кафе, куда загонит рок, Нам вспыхивает счастье в темных гнездах Меж белых высоко взнесенных ног. Парижские ночи Софье Мироновне Ф. — моему дорогому другу — Д. К. Автограф стихотворения «Зной» на обложке сборника «Парижские ночи», подаренного Д. Кнутом Е. Киршнер I 62. «На плодородный пласт, на лист писчебумажный…» На плодородный пласт, на лист писчебумажный Чернильные бросаю семена. Их греет лампы свет, застенчивый и важный, А удобряют — ночь и тишина. И вижу в полумгле, стихом отягощенной, Пугливый черный музыкальный рост… Цвети, словесный сад, ночным трудом взращенный, Открытый всем, кто одинок и прост. Здесь, в полумгле ночной, убогой и суровой, И темное — видней, и тайное — слышней… О, полуночный плод, о, зреющее слово Косноязычной горести моей. 63. «Ты вновь со мной — и не было разлуки…» Ты вновь со мной — и не было разлуки, О, милый призрак радости моей. И вновь со мной — твои глаза и руки. (Они умнее стали и грустней.) Они умнее стали — годы, годы… Они грустнее, с каждым днем грустней: О, сладкий воздух горестной свободы, О, мир, где с каждым часом холодней. Я рад, так рад нежданной нашей встрече, Худую руку вновь поцеловать… Но, друг нечаянный, я беден стал — мне нечем Тебя порадовать. И не о чем сказать. …О том, что дни мои — глухонемые? О том, что ночью я — порой — в аду? О том, что ночью снится мне Россия, К которой днем дороги не найду? Что дома ждет меня теперь усталость (А лестница длиннее каждый день) И что теперь любовь моя и жалость — Похожи на презрение и лень? О чем сказать тебе?.. Осенний город стынет. О чем просить тебя?.. Торопится трамвай. Мир холодеющий синее и пустынней… О чем просить тебя? Прости, не забывай. О чем спросить? Нет — ни на что — ответа. Мой друг, что дать тебе — в убожестве моем… Мой друг единственный, о, как печально это: Нам даже не о чем и помолчать вдвоем. |
