10–13. Здесь имеем законченную строфу, начинающуюся и оканчивающуюся приглашением Возлюбленного Невесте пользоваться прелестями наступившей весны, скрывающейся в Палестине по миновании «времени дождей» (этгешамим 1 Езд X:9, 13), частнее позднего дождя (малкош). Весенний солнечный луч, прободающий природу, касающийся высоких палестинских гор, не забывает заглянуть и в жилище человека. Встань, прекрасная моя, говорит он всему живущему во святой земле, пора оставить зимний покой и выступить на простор для новой жизни… Стихи 12–13 изображают вешний вид палестинской природы в это время года, по преимуществу называвшееся месяцем цветов, ziv, подобно нашему месяцу маю». (Олесницкий, с. 370). Священный поэт при этом выбирает такие черты весны — цветы, пение, благоухание, — какие способны возбуждать любовь к природе и людям. По нежной любви к природе и свежему аромату, эта «весення песня» есть редкое явление в целой древности.

14–15. «О, голубица моя, говорит Палестине любующееся ею солнце, дай мне смотреть на лице твое и слышать голос твой», очевидно, разумеется тоже лицо природы, покрытое цветами, и тот же голос возвратившихся в Палестину перелетных птиц, о которых говорилась непосредственно пред тем. Прибавочное выражение: «из-под ущелий и скал и утесов» (покажи мне лице твое) — самое точное описание грунта Палестины, покрытой суровыми скалами и только из долин и воды смотрящей свежестию и жизнию» (Олесницкий, с. 370). Ст. 15 является совершенно неожиданною вставкою, прерывающею диалог жениха и невесты; может быть, это отрывок песни рабочих виноградника, приводимый Суламитою по воспоминанию о своей подневольной службе в охранении виноградника (I:5). Смысл стиха ясен: «сила, покровительствующая Палестине, не может смотреть равнодушно на врагов ее, кто бы они ни были, простые лисицы или лисицы политические» (Олесницкнй, с. 370).

16–17. С ст. 16 данной главы по ст. 4-й главы 3-ей изображается ответное — на призыв Жениха, ст. 8–14, — стремление Невесты к нему. Эпитет Возлюбленного (ст. 16, сн. VI:2–3) «пасущий между лилиями» лучше всего показывает, что Жених Песни Песней лишь в несобственном смысле на метафорически-поэтическом языке называется пастухом. Невеста высказывает крепкую уверенность в незыблемой твердости взаимных чувств, любви, соединяющих ее с Возлюбленным (ст. 16, сн. VII:10). Однако сейчас же она предвидит и предстоящую разлуку с ним и потому в ст. 17-м, имеющем отношение к первым стихам следующей главы. Она ввиду наступающего заката солнца умоляет Возлюбленного скорее вернуться с «гор разделения» (евр. гape — батер, LXX: τά δρη κοιλωμάτων, Vulg. montes Bether, слав. на горах юдолий). Подобный же оборот речи речи имеет место ниже в IV:6.

1–5. Суламита ночью тревожно ищет своего Возлюбленного и наконец находит его. 6–11. Торжественный выход царя Соломона и торжество его бракосочетания.

1–5. Все, что рассказывается здесь, происходит в глубокую ночь (ст. 1) и относится более к грезам и сновидениям Сумалиты, чем к действительности, в которой, по библейско-еврейским понятиям, было бы непристойным для невесты искать жениха ночью по улицам города (вероятно, Иерусалима), ср. Притч VII:11. Гораздо более удовлетворительный смысл дает аллегорическое объяснение данной главы. «Возлюбленные (солнце и земля) расстались с взаимным томлением и скорбью. Особенно земля не может успокоиться, ей тошно, ей не лежится на ложе. Стихи 1–2 третьей главы — прекрасное поэтическое изображение той скрытой борьбы, которая чувствуется в палестинской природе ночью, того трепета, который стоит в самом воздухе и делает все окружающее как бы дрожащим. Земля ищет солнца и — скоро найдет (весенняя ночь не длинна.) Отдел оканчивается, как и предшествующий, обращенным к населению Палестины заклинанием — не портить той гармонии и любви, которые царствуют в кипящей медом и молоком палестинской природе» (Олесницкий, с. 370–371). Мидраш истолковывает данный отдел о религиозной и гражданской жизни Израиля во время ночей (т. е. пленений) египетской, вавилонской, мидийской, греческой и римской (s. 82).

6–11. Величественность изображаемой здесь картины побуждает священного писателя вывести новую группу действующих лиц, именно хор подруг Невесты, восклицанием ст. 6-го выражающих свои чувства восторга и удивления пред открывающимся здесь величественным зрелищем. Общий смысл нарисованной здесь картины обыкновенно понимается так, что здесь изображается бракосочетание царя Соломона с избранною Невестою Песни Песней, причем в ст. 6 представлено брачное шествие Невесты, в ст. 7–10 — встречный царский поезд жениха Соломона, а ст. 11 говорит о бракосочетании их, как уже совершившемся факте. Вопрос или восклицание ст. 6 естественно относить именно к Невесте и ее движению, как могут подтверждать это и параллели VI:10 и VII:5. Что касается ст. 6–10, то описание здесь одра евр. (митта) или носильного одра (аппирион = греч. ψορε τον) и вся вообще изображаемая здесь обстановка парадного выхода и всего придворного великолепия царя Соломона, вполне подтверждаются всем, что известно о Соломоне из 3-й книги Царств и 2-ой Паралипоменон. Но нельзя не упомянуть здесь того объяснения, какое дает рассматриваемому отделу III:6–11 проф. А. А. Олесницкий, с точки зрения своей, уже известной нам, теории о происхождении, смысле и значении книги Песнь Песней. «Сущность этой строфы, говорит он, есть поэтическое изображение восхода солнца, по котором, как мы видели в предшествующей строфе, земля томилась в течение ночи… Изображение стиха шестого не может иметь никакого отношения к человеческой фигуре; сравнение человека со столбами дыма было бы не изящно и не натурально. Солнце же палестинское, восходящее именно со стороны пустыни (так называлась горная область Иудеи на восток от Иерусалима) среди синего пара вечно стоящего над моавитскими горами, для наблюдающего с иерусалимских гор является именно в столбах дыма, названного у поэта благовонным дымом мирры и фимиама, то есть подобным тому дыму, который дымился на жертвеннике храма (выход солнца встречался сожжением жертвы в иерусалимском храме» (с. 371). Возражением против этого является женский род местоимения в вопросе: «кто эта…» (евр. мизот) и отмеченная нами параллельность ст. 6 двум другим местам (VI:10; VII:5), в которых, несомненно, имеется в виду невеста. Первое возражение легко устраняется у проф. Олесницкого указанием на то, что евр. шемеш солнце в древнейшем еврейском языке женского рода, что подтверждается нередкою женскою конструкциею при нем глагола, напр., Быт XV:17; ХIX:23 в Ktib, Наум III:17 (с. 359). Но некоторая неожиданность появления в речи священного поэта подразумеваемого (будто бы) шемеш остается в силе. Однако посредствующим понятием является мысль о царе Израильском, а затем, как вершина всего, имеется в виду и мысль о Мессии. «Восхождение «обетованного» (Ис XXX:26) солнца — говорит в этом смысле проф. Олесницкий, — может означать только момент появления ожидаемого исполнителя судеб Божиих о Его земле и народе. И вот этот совершитель появляется в лучах вещественного солнца и есть не кто другой, как царь Соломон, политическое солнце страны (Solomon = перс. sol солнце). В III:7–11 говорится именно о восшествии на престол Соломона и о торжественном появлении его народу. Изображенные здесь необыкновенные носилки, подобно колесницам в VI:12, служат вместе и царским седалищем и атрибутом солнца (4 Цар XXIII:12)… Бракосочетание, о котором здесь говорится, есть завет, заключаемый между царем и народом при вступлении царя на престол, и вместе поэтический завет солнца и земли, который поэты всех времен и народов находили в весеннем отношении солнца к земле. Но это не все. Соединение двух образов восхождения солнца и вступление на престол великого царя должно было приводить в сознание новый высший образ Мессии Царя, которого имя: Восток, и Солнце Праведное. По объяснению Мидраша (Midr. III, 11, s. 99), под царем упоминаемым в III:11, разумеется царь — Мессия, поскольку только он может привести в гармонию явления тепла и явления холода, действия Ангела зимы Михаила и Ангела весны Гавриила» (с. 372–373).