Динка подкрадывается к дедушке Никичу, тихонько кукарекает за палаткой и, довольная собой, усаживается на старый пень. Старик дружески кивает ей головой, продолжая свою работу.
- Ну, пришла-появились? - спрашивает он через секунду.
- Появилась, - говорит Динка и с любопытством разглядывает на носу деда красные ниточки.
- Пришла и молчишь, - недовольно бурчит Никич, бросая на девочку быстрый взгляд. - Чего сотворила спозаранку? - спрашивает он, прилаживая дощечку на верстак.
- А ты что вчера сотворил? - фамильярно интересуется Динка. - Мама говорила - у тебя болезнь, а я знаю, что ты опять пил водку!
Никич дует в рубанок, вычищает пальцем застрявшие в нем стружки и молчит.
- Лина сказала, что ты лежишь, как Адам. Что это значит? - спрашивает Динка.
Никич бросает рубанок под верстак и присаживается на кучу досок.
- А вот… что это значит! - Он дергает ворот старого, рваного пиджака и показывает Динке выглаженную, но штопаную, ветхую рубашку. - Все пропил…
Динка с сочувствием смотрит на худую, щуплую фигуру Никича, на рубашку, на рваный пиджак. Ей хочется утешить старика.
- Так это ведь только вещи. А мама говорит, что из-за вещей стыдно сильно расстраиваться; надо расстраиваться, если с человеком что-нибудь случится, серьезно говорит она.
- Твоя мама - ангел, а живем мы на земле. И всякая вещь стоит денег, а денег у нас нет. Кто их зарабатывает? Одна мама. У меня вот руки дрожат… Хотел полочки сделать с резьбой, на дачах купили бы сейчас, а вот не могу… Пальцы не слушаются. - Он кладет на колени худые руки и шевелит узловатыми, вздрагивающими пальцами.
- Подожди… Может, занозы у тебя? - деловито осведомляется Динка. - В меня один раз стекло влезло, так тоже руки дрожали, пока не выдернула.
- Нет, что уж тут гадать… - вздыхает Никич. - Это все от этой пакости от водки.
- Вот какие мы с тобой недотепы! - усмехаясь, говорив Динка. - У тебя руки дрожат, потому что ты старый, а меня двое мальчишек бьют, потому что я маленькая.
- Как это понимать - бьют? - удивляется Никич.
- Ну, просто бьют, - пожимает плечами Динка.
- А зачем ты с ними играешь? - строго допытывается старик.
- Я не играю. Они сами по себе дразнят меня и бьют.
- Тебя бьют, а ты молчишь?
- Я не молчу, я тоже бью, но я не успеваю. Они же старше, и потом их двое. Это Трошка и Минька, знаешь?
- Откуда мне их знать? Вот пойду с тобой, так узнаю.
- Ну нет! Ты со мной не ходи! - живо протестует Динка. - Они еще хуже дразниться будут! Вот, скажут, Макака какой живой труп привела!
- Хе-хе-хе! - добродушно смеется старик. - Ну, ты и скажешь тоже! Где что услышишь, все на свой язык подхватываешь… Хе-хе-хе! Живой труп! Вот дурочка-то!
- Да что ты, дедушка Никич! Ну, кто тебя испугается? И потом, я теперь и сама их побью! А знаешь почему? - Динка взмахивает рукой и кричит в самое ухо старика: - «Сарынь на кичку!» Вот почему! Догадался?
Никич трет ладонью ухо:
- Ничуть. Опять тебе что-то ворона на хвосте принесла, - усмехается он.
- Не ворона, а дядя Лека… А ты что же, про Стеньку Разина не знаешь? - презрительно щурится Динка.
- Нет, погоди! - лукаво грозит ей пальцем старик. - Я-то знаю. А вот ты-то знаешь ли, какие это слова: «Сарынь на кичку!»?
- Я знаю, мне все объяснили. Это просто волшебные слова, Степан Разин всегда побеждал с ними!
- Он-то побеждал, а ты-то едва ли… Хе-хе!
- Почему? - вскакивает Динка. - Я как гикну: «Сарынь на кичку!» - и у меня сразу силы прибавятся! Я тогда кулаком, кулаком! Одного, другого!
- Ну нет! Ты это брось! А то у тебя, хе-хе-хе, такая кичка получится! - вытирая мокрые от смеха глаза, говорит Никич.
- Да ты что! Это у Миньки кичка получится! - дергает его Динка.
- Хе-хе-хе! Вот попугайка! Насмеешься с тобой! Только в драку ты все же не лезь. С таким кулачишком в драке делать нечего.
- Как раз! «Нечего делать»! - выпячивая губу, передразнивает его Динка. Да я знаешь как могу садануть? Ого! Вот выбери у себя какое-нибудь место, где не так больно. Давай я тебя ударю, тогда узнаешь! Ну, выбирай!
Динка воинственно размахивает кулаком, пальцы ее болят от натуги, ногти врезаются в ладонь.
- Скорей, а то разожму! - кричит она, подскакивая к Никичу.
- Да погоди ты… Стой, стой! - отводя от себя крепкий коричневый кулак, сопротивляется Никич. - Ишь ты какая скорая! Выбери ей! А чего я тебе выберу, когда у меня кругом кости!
- Ага, забоялся! - торжествует Динка, разжимая кулак и почесывая ладонь. Мне только ногти мешают, а то бы я долго не разжала…
- Да садись уж, хватит воевать-то! Устал я с тобой. Динка снова усаживается на пенек.
- А мой папа сильный? - неожиданно спрашивает она.
- Папа твой? Ну, этот горы своротит. Он и с детства такой. - Лицо старика светлеет от дорогих воспоминаний. - Жена моя, покойница, очень его любила. Мы ведь рядышком жили. Вот так деда твоего дом, а так мой… Я в артели работал, чуть свет из дому уходил…
- А папа что? - нетерпеливо перебивает Динка.
- А папа твой как встанет, так волчком туда-сюда… И матери воды принесет, и к жене моей забежит, не надо ли чего… Она, бедняжка, уж прихварывала тогда. Так он ей и дров наколет, и печку затопит! А всего ведь десятый годок ему тогда шел, а эдакий ходкий мальчишка был! Никакой работы не боялся! Бывало, из училища забежит ко мне в мастерскую и там дело себе найдет… А вы вот белоручками растете! - ворчливо добавил дедушка Никич и, приглаживая редкие седые волосы, покосился на дачу. - Маменька всё душу в вас воспитывает… жалостливыми, добрыми людьми хочет вас сделать. Головы тоже насаждают вам книжками, разговорами. Да… А вот руки-то у вас, руки мертвые, бездельные руки, никакой в них умелости нет! - с горькой досадой сказал старик и тихо, словно извиняясь перед кем-то, добавил: - Я не осуждаю, а только не потерпел бы этого Саша.
Динка испуганно и внимательно посмотрела на свои руки. В ладони ее въелась пыль, старые, царапины лущились, новые - краснели узенькими полосками, ногти были обломаны…
- Про тебя я не говорю, - кивнул ей дедушка Никич. - У тебя руки обсмоленные, не боятся, видать, ничего. Ты и у меня тут дощечки постругаешь, и сабельку себе выточишь, к гвоздик забьешь. И моей работой поинтересуешься… А вот сестры твои - эти вовсе безрукие растут. Неправильно это, - вздыхает старик.
Динке делается жаль сестер.
- Алина учится хорошо, и книжки читает, и с нами занимается, а Мышка тоже книжки читает - она даже из папиных таскает.
- Ну да… Головы у них будут с начинкой, это верно. Они знают, что к чему. С любым человеком поговорить могут, и поступки у них сознательные. А ты вот как волчок между людьми вертишься: один раз хорошо сделаешь, а двадцать раз плохо. Где соврешь, где правду скажешь, с тем и спать ляжешь.
Динке становится скучно: она любит слушать, когда ее хвалят, а если беседа становится похожей на выговор, глаза у нее тускнеют, нижняя губа выпячивается вперед, и вся она становится вялой, как тряпичная кукла.
- Не говори подолгу - я делаюсь больной. Лучше про папу еще расскажи.
- Ишь ты, - косится на девочку старик. Он и сам устал от Динки, и работать ему надо, и недоволен он тем, что перебила его мысли. - А что папа? Папа - он папа. А ты вот чепуховая девчонка, ничего путного к тебе не пристает. Ну, чего вырядилась в рвань эдакую? Где была? Воскресенье нынче, люди на дачи едут, а ты мать срамишь! Никого на свете не уважаешь!.. Куда вот карточку отца подела? - обрушивается на Динку Никич.
- Ту, что ты дал? В рамочке? Она знаешь где? - Динка обхватывает шею старика и шепчет ему что-то на ухо. Никич выпрямляется и огорченно разводит руками:
- Здравствуй, кум, я твой Федор! Ну, к чему такое дело? Разве ей место под камушком лежать?
- А если полицейские придут? - быстрым шепотком говорит Динка. - Помнишь, когда обыск был, мама все карточки в самовар прятала, ага?
- Ну, прятала, как память, конечно. А в полиции на твоего отца сто портретов есть. Они не этого искали. Одним словом, беги сейчас и принеси мне эту карточку! Не умеешь ты обращаться с дорогими вещами!
