Весь мир спит. Глубоким спокойным сном, разметавшись на подушках и приоткрыв рот, словно ему высыпают на язык порошок. А трое детей купаются в бассейне.

Бассейн клокочет. Застоявшаяся старая вода бьется о стены. Дети отфыркиваются, истошно вопят. Рвущиеся из бассейна их бодрые голоса, как птенцы большой и сильной птицы, устремляются к небу, но постепенно блекнут, редеют, как лоскуты, привязанные бесплодной женщиной к ветке культового дерева.

Это та самая пора, когда все и вся предается сну. Спят все деревья, все камни, все воды, кроме той малюсенькой капли, которую сейчас терзают мальчишки, как пойманную в школьном дворе ябеду-одноклассницу. Спят Александр и Нуца, спят гости доктора Нико, спит Зина, а уж о Датуне и говорить нечего. Спят дочери директора музыкального училища, вечные абитуриентки, спят усталые рабочие рыбозавода, спит Натела Тордуа на широкой кровати рядом со своими четырьмя приемышами. Спит Лили, спрятав под подушку пинетки для младенца, это ее тайна, и она никому ее не доверяет. Спит сторож у магазина, спит за ширмой дежурный врач, спит шофер «Скорой помощи», спит дозорный пожарной охраны, спят золотоволосые девушки с телефонной станции, спит Бондо Лежава, повязав голову пестрым платком. Спит известный писатель…

Мириады цикад скоблят невидимую стеклянную стену, за которой вповалку лежат сраженные сном люди… Издали доносится крик паровоза. Значит, кто-то бодрствует! Вагоны, набитые детским восторгом, фосфоресцируют в темноте. Все окна придорожных домов отражают сияние счастья.

Над бассейном зажглась яркая лампочка.

— Кто там! — на балконе стоял Спиноза с двустволкой. — Кто там, я спрашиваю?!

Ребята насторожились.

— Это мы, — отозвался Ираклий.

— Кто мы? Что вы там делаете?

— Проверяем закон Архимеда, — фыркнул Ладо.

— Что такое? В чем дело? — вышел на балкон известный писатель. — Почему ты кричишь, Бондо?

— В бассейне хулиганы купаются!

— Купаются?!

— Да-а-а! — ответил Спиноза и крикнул ребятам: — Не двигайтесь, стрелять буду!

— А что же еще делать в бассейне, как не купаться? — спросил писатель, опираясь обеими руками на перила и выглядывая во двор. — Какая прекрасная ночь!

— Вы идите, отдыхайте, — сказал Спиноза, — я сам с ними справлюсь.

— Мы пришли с вами поговорить, метр! — крикнул Ираклий.

— Молчать! — Спиноза прицелился.

— Отнеси ружье в дом, — спокойно попросил писатель.

— Выходите из бассейна! — Спиноза словно не слышал писателя.

— Боимся, — отозвался Ираклий, — еще перебьют поклонников вашего таланта.

— Ну и сидите там, — засмеялся писатель.

— Сохраните нам жизнь! — взмолился Ладо.

Писатель опять засмеялся.

— Вот о чем мы хотели спросить, — начал Ираклий, ухватившись руками за бортик бассейна, — допустим, вы владеете всем, что создало человечество…

— Например, чем? — спросил писатель.

— Например, скрипкой Страдивари…

— Увы, ее у меня нет.

— …Мыслями Канта и Спинозы, рогом дьявола…

— Я же говорил, что это хулиганы!

— Погоди, Бондо! Продолжайте, — обратился он к Ираклию, подумав: «Впредь буду спать на балконе».

— …Подзорной трубой Наполеона, ядом Медичи, глазом Нельсона, копытом Кентавра, весами Фемиды, голосом Карузо, делом Дрейфуса, азбукой Морзе, бертолетовой солью, платком Дездемоны, печенью Прометея, арией Кавародосси, династией Сассанидов, лампой Аладдина, сиамскими близнецами, палочкой Коха, бикфордовым шнуром…

— Хватит, — шепнул Ладо.

— Партией Алехина, петлей Иуды, нитью Ариадны, Эйфелевой башней, лампочкой Эдисона, биномом Ньютона, Нобелевской премией…

— Этого у меня тоже нет, — улыбнулся писатель.

— Простите… Ахиллесовой пятой, Вавилонской башней, хижиной дяди Тома, золотым ослом, яйцом страуса…

— Как вас зовут, молодой человек? — спросил писатель.

Ираклий продолжал:

— …Камнем Сизифа, троянским конем, термометром Цельсия, бочкой Диогена, брюками Галифе, линией Мажино, ванной Марата, ключиком Буратино, крыльями Икара, вальсом Штрауса, Варфоломеевской ночью, крокодиловыми слезами, таблицей Менделеева, Валаамовой ослицей, письмом Татьяны, завещанием Автандила, мечом Спартака, фонарем Диогена…

— Вы правы, — прервал его писатель, — все это у меня есть. — Выходите, поговорим.

— Нет, ответьте сначала, зачем вам это богатство?

— Это богатство, которым может владеть каждый, конечно, если пожелает.

— Лично я выбрал бы только три: нить Ариадны, крокодиловы слезы и лампу Аладдина.

— Почему именно эти три?

— Разве не все поступают так?

— Это проще всего.

— А что же трудно?

— Меч Спартака, крылья Икара, фонарь Диогена.

Писатель стоял у бассейна и глядел на ребят: «Они как ангелы Рафаэля…»

— Так что дальше? — спросил Ираклий.

— Вылезайте, простудитесь, — сказал писатель.

— Не простудятся, они одеты, — пробурчал Спиноза.

— Как? Купаются в одежде? — удивился писатель.

— Я же говорю — хулиганы!

— Отвечайте же, маэстро! — не отступал Ираклий.

— Что дальше? — писатель развел руками. — Что я могу ответить?

Когда писатель остался со Спинозой наедине, он сказал:

— Как выросли дети!

— Надо было милицию вызвать, — Спиноза разрядил ружье.

— Эх, Бондо, — вздохнул писатель и, помолчав, спросил: — Водки у нас не найдется?

— Водки? — опешил Спиноза. — Нет. Да, но зачем вам водка?

— Ладно, ладно…

Писатель долго сидел на веранде и смотрел на море, скрытое мглой. Что-то тревожило его, что-то незнакомое и непривычное царапиной прошлось по сердцу. Это была скорее печаль, чем горечь, которая, словно дым, просачивалась сквозь царапину и наполняла сердце. Нет, разговор с ребятами его не огорчил, напротив, развлек. Он даже был доволен собой, что не погнал их со двора, как сварливый сторож. Правда, они напомнили ему о собственном одиночестве, которое он уже много лет скрывал от самого себя. «Сижу здесь, как филин в дупле…» Эта мысль встревожила его. «И… ничего не вижу…»

Как же не видит! Возбужденный постоянной деятельностью мозг заполнял листы бумаги бесчисленными людьми. Как куклы на полках, в его романах стояли рядом цари, придворные, слуги, воины, стражники, гадалки, клоуны, чревовещатели, монашки, монахи, священники, епископы… В его книгах, словно море после геологических катаклизмов, меняли свои границы и сталкивались друг с другом государства. В мрачных коридорах дворца сверкали отравленные клинки и склянки с ядом. Раздавался предсмертный хрип умирающего короля, конское ржание, брань конюхов и глухие стоны охваченных страстью царевен.

Нет, он видел все, видел так зорко, что уже не знал, куда прятать письма благодарных читателей. Только вот себя он не сумел разглядеть, забыл себя, затерялся среди пращей и бомбард, сундуков с сокровищами, конских яслей, полных ячменя, исчез в пыли, поднимаемой копытами закованных в броню лошадей, в шелесте знамен, в трюмах кораблей, везущих рабов, в дыму сторожевых башен, в дремучей бороде привязанного к столбу еретика.

И вдруг ему привиделось нечто удивительное:

По мозаичному полу тронного зала прошмыгнул, как мышонок, маленький, голенький мальчик. Он обшарил все утлы и присел у подножия трона, откуда-то выудил пыльную заросшую паутиной бутылку с ядом, которая так же была необходима царю, как желудочному больному — минеральная вода. Мальчику хотелось пить, и он вытащил из бутылки пробку.

— Нет! — крикнул писатель. — Нет!

Бутылка выпала из рук ребенка, ударилась об пол и раскололась. Алая, густая, как кровь, жидкость, шипя, вылилась на пол. Мальчик испугался, он думал, что в бутылке молоко. Каждое утро молочник ставил у порога бутылку с молоком. Мама в длинной ночной рубашке, босиком, подходила к дверям, брала бутылку, выливала молоко в кастрюлю, а пустую бутылку выставляла за дверь. В окно заглядывал серый рассвет. Мальчик слышал голос отца. Отец брился, глядя в зеркальце, висящее на стене. Лицо его мальчик забыл, но пение его осталось в ушах навсегда.