— Куда вы спешите? — вступилась Нани. — Подождите, я сейчас позвоню, и принесут кофе.

— У меня дело…

— Какая ты, Майя, вечно что-нибудь придумаешь!

— Нани, ты не обижайся, у меня серьезно одно дело. Ты ведь не уезжаешь, мы придем еще.

— Тогда пусть Кети останется. Оставь ее со мной.

Кети переводила взгляд с Нани на меня и явно хотела остаться, хотя тоже подошла к двери.

— Если хочешь, оставайся, — сказала я Кети и повторила: — Если хочешь, конечно! — Я думала, она поймет, и не останется.

Но Кети не поняла.

— Хорошо, я останусь.

К изменам Кети я привыкла и не обиделась, только кольнула ее:

— К обеду постарайся явиться!

— Постараюсь! — она уже сидела перед зеркалом и рассматривала фотографии, всюду Нани, в разных позах.

На обед Кети не явилась. Этого я уже никак не ожидала.

В семь часов мы должны были пойти в порт, смотреть, как причаливает «Нахимов». Но она и к этому времени не показалась. Я стала волноваться, хотела позвонить, но сдержалась, уж очень я была злая.

Кети вернулась к девяти.

Я сидела во дворе и играла в карты с хозяйскими дочками при свете лампочки, свисавшей с инжирового дерева. Когда Кети вошла, я сделала вид, что не заметила ее, будто бы поглощенная картами. Кети, не заговаривая со мной, бегом поднялась по лестнице и скрылась в нашей комнате. Я удивилась.

— Кети, — позвала ее старшая дочка хозяйки — Нора, — иди к нам, в карты играть!

Кети лежала на кровати, свернувшись калачиком. Может, у нее зуб болит? И я решила быть великодушной.

— Ты не проголодалась хотя бы? — спросила я.

Этим я хотела дать ей понять, что без нее я куска в рот не положила, будучи уверенной, что и она без меня есть не станет.

— Я обедала, — прохныкала Кети.

— Что-о? — Это было уже слишком.

— Я вместе с Нани обедала, — она, кажется, наконец заметила, в каком я настроении, и поспешно добавила: — Если бы ты знала, какая Нани несчастная!

— Несчастная не твоя Нани, а я, с голоду чуть не умерла, все тебя ждала…

— Несчастная, несчастная, — твердила Кети. Она поднялась, включила свет и снова села на кровать бледная, с опухшими от слез глазами.

— Голову тебе она морочит, — сказала я, но подошла и села с ней рядом. — Чего ревешь?

— У Нани будет ребенок, — каким-то чужим голосом проговорила Кети.

Я могла предположить что угодно, только не это.

— Ребенок?!

— Да.

— Ну и дальше?

— Что — дальше?

И вдруг, совсем неожиданно, я тоже разревелась. Мы сидели на кровати, обнявшись, и плакали, и чувствовали, как сильно мы любим друг друга, и совсем не помним о той, из-за которой плачем.

— Так и надо! — вдруг крикнула я. — Так ей и надо!

— Нет, Майя, если б ты выслушала ее…

— А почему она мне ничего не рассказала? — Я еще гостинице поняла, что Нани оставила Кети у себя специально, чтобы ей все рассказать.

Кети как раз такая, что ей все можно рассказывать и она всегда будет на твоей стороне.

— Не знаю…

— Почему же она замуж за него не выходит?

— Он не любит ее…

— Не любит?..

Этого я уже не могла себе представить!

— А Нани любит его?

— И Нани его не любит…

— Врет! Врет! Врет! — Я вскочила и стала нервно ходить по комнате — из угла в угол. — Тебе голову морочит!

— Клянусь чем хочешь, она его не любит, — Кети поклялась с таким чувством, что я сразу услышала голос Нани: «Кети, клянусь чем хочешь, я не люблю его!»

— Не любит, а с ума сходит, вот что! Это тот самый высокий идиот, с которым они на пляже лежали?

— Да.

— Так ей и надо!

— Ты бессердечная, — Кети снова заплакала, — каменная.

— Да, — подтвердила я, — каменная, безжалостная. Иван Грозный! А ты — гусыня и только умеешь, что реветь. Меньше бы хвостом вертела твоя Нани…

— Майя, как ты не понимаешь, у нее профессия такая!

— Это, видимо, новая профессия — делать детей…

— Не завидуй ей! — вдруг сказала Кети и торопливо добавила: — Я тоже завидую…

В самое сердце мне угодили эти слова, но я не подала виду и спокойно спросила:

— С чего это я должна ей завидовать?

— Прости меня… — покорно сказала Кети.

— Ладно. Что она собирается делать?

— Завтра я иду с ней к врачу.

— При чем здесь врач?

— При том.

— А все-таки?

— Так надо.

Было ясно, что Кети знает больше моего и страшно этим гордится.

— Не смей! — сказала я. — Поняла? Не смей!

— Что — не смей?

— Не смей ходить! До нее мне нет никакого дела, но тебя я не пущу.

— Разве она и не твоя подруга?

— Нет.

— Ты и от меня так легко откажешься?

— Возможно.

— Ты гордячка и считаешь себя лучше всех.

— Наверно.

— Нани лучше тебя в тысячу раз и потом… потом она несчастна… Выходит, что если со мной такое случится…

— С тобой не случится, — отрезала я безжалостно.

Она поняла:

— Потому что я уродка, да? Ты это хотела сказать?

— Нет, просто ты рождена быть сестрой милосердия, и все это чувствуют. Почему она тогда о тебе не вспомнила, когда отплясывала с московскими артистами?

— А если с тобой такое случится? — вдруг спросила Кети. — Ты же красивая!

— Не волнуйся, это исключено.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Она просила, чтоб я не говорила тебе, а я сказала.

— Лучше бы не говорила.

На другой день Кети, конечно, побежала к Нани. А через неделю Нани выволок на берег какой-то парнишка — посиневшую, без сознания. Кети кричала: она умерла, умерла, покончила с собой! Какой-то седой дядька цыкнул на нее:

— Да замолчи ты, бога ради!

Приехали родители Нани и увезли ее в Тбилиси. Мы тоже очень скоро уехали из Батуми — больше не могли там оставаться.

И вот теперь, когда я смотрела на морс, мне хотелось войти в него, затеряться в волнах, но удерживало другое желание, более сильное. Конечно, ощущала и его и раньше, но с такой силой и ясностью не переживала его никогда: я хотела жить, быть живой все время, всегда, вечно. И желание это казалось мне странным, может, потому, что прежде я никогда над этим не задумывалась.

Теперь я поняла, что Нани не лгала. Она не любила этого парня, так же, как я не любила тебя. Я даже вспоминать о тебе не хотела, но это длилось недолго, и когда я однажды вернулась в гостиницу и увидела тебя в вестибюле сидящим в кресле, я закричала:

— Резо, я здесь! — потому что я была уверена, что ты искал меня, а я, как ребенок, пряталась в темной комнате до тех пор, пока сама не испугалась.

Мы поднялись ко мне в номер. Потом ты стоял у окна и курил, а я лежала и смотрела на тебя. Волосы у тебя на затылке отросли, и ты был худой, и сердце мое переполнялось счастьем и не умещалось в груди.

— Куда ты ушел тогда? Почему оставил меня одну? — спросила я, но ты не ответил, словно и не слышал вопроса.

Я и сама знала, что говорю это просто так, чтобы упрекнуть тебя… Потому что, если бы ты был рядом в то утро, наверно, я бы опротивела тебе навсегда. И я была благодарна, что ты ушел, оставил меня одну, и еще за многое была я тебе благодарна, но если бы ты спросил, я бы не сумела сказать, за что.

Потом мы долго бродили по городу. Стояли в порту и смотрели на море. На берегу, на больших камнях, черные, как негритята, мальчишки ловили крабов. Вокруг ресторана, врезавшегося в море, колыхались рыбацкие сейнеры. Вдали, под подъемными кранами, похожими на гигантских роботов, стоял белый танкер. Море здесь было спокойное, какого-то особенного цвета — зеленоватое с радужными разводами. Порт кишел чайками, они так отчаянно и бессмысленно кидались из стороны в сторону, словно только что вырвались из клетки.

Справа виднелись зеленые горы, освещенные солнцем, усеянные домиками под красными крышами, и стекла в окнах сверкали на солнце. Над вершинами гордо стояло белое облако, такое плотное, словно его высекли из мрамора.

— Ты не думай, Резо, — сказала я, — если что-то случилось, то ты обязан… — Голос у меня задрожал.