Заза кивнул.
Король: Как здравствует принц крови нашей, Гамлет?
Гамлет: Верите ли — превосходно. По-хамелеонски. Питаюсь воздухом, начиненным обещаниями. Так не откармливают и каплунов.
Король: Этот ответ без связи, Гамлет. Он ко мне не относится.
Гамлет: А ко мне и подавно.
Заза: Почему он с ним так разговаривает?
Гамлет: Простите?
Заза: Я спрашиваю, почему Гамлет так отвечает ему? Хорошо, продолжайте!
Гамлет: А ко мне и подавно (Полонию). Милорд, вы играли на сцене в бытность свою в университете, не правда ли?
Полоний: Играл, милорд, и считался хорошим актером.
Гамлет: Кого же вы играли?
Заза: Живее!
Гамлет: Вы что-то сказали?
Заза: Я сказал — живее!
Гамлет: Ясно!
Заза: Продолжайте!
Зазе иногда казалось, что эти знаменитые актеры с ленивыми движениями льва проглотят своего новоиспеченного режиссера, как глотают львы надоевшего дрессировщика. Он их боялся так, как боятся дети с нотными папками — маленькие музыканты — уличных мальчишек. Но он понимал, что ни в коем случае не должен дать почувствовать своего страха артистам. И он боролся с ними изо всех сил, боролся с застенчивостью, неуместной сейчас, и потому становился чрезмерно строгим.
Заза: Я сказал — продолжайте!
Офелия: Чего ради эта девочка тут торчит!
Заза: Она смотрит и учится.
Офелия: Ах, учится! А я не хочу, чтобы на меня смотрели посторонние!
Заза: Она не посторонняя!
Офелия: Не знаю, кому как…
Заза: Продолжайте!
Офелия: Я не могу так работать!
Странная девушка Нинико. Когда она смеялась, можно было подумать, что она на самом деле счастлива. Но достаточно было внимательно присмотреться к ней, чтобы заметить, что она постоянно о чем-то думает. И при этом у нее бывало такое лицо, словно она напряженно и сосредоточенно слушает кого-то невидимого и не может понять, что он ей говорит. Торнике несколько раз наведывался к ней в театр. Катал ее с подругами на машине. Иногда он как бы случайно встречал ее на улице и, не переставая ежеминутно поглядывать на часы, все же провожал ее до самого дома.
Нинико: День-то какой хороший!
Торнике: Какой хороший день!
Нинико: Снег белый какой!
Торнике: Какой белый снег!
Нинико: Значит, так нельзя, Торнике?
Торнике: Нельзя.
Нинико: А мне почему-то хочется разговаривать именно так. А если ты обижаешься, я замолчу.
Нинико чувствовала, как внезапно изменились к ней все. До сих пор, пока она дожидалась за кулисами своей немногословной роли, все ласково называли ее: «Нинико! Нинико!» — и говорили: «Чудесная девушка эта Нинико». Теперь же все отвернулись от нее. Может, это случилось оттого, что нарушилось раз и навсегда установленное правило: выдвигали того, кто должен был остаться позади. Беда в том, что у нее не было никаких претензий.
Совсем другое дело, когда претендуешь на что-то и сам говоришь о своих способностях, тогда все смотрят на тебя с уважением.
Розенкранц: Девушка! — словно до сих пор он не знал Нинико и сейчас увидел ее впервые. — По нерешительным шагам вашим чувствуется, что вы начинающая актриса. А-а-а! Вы же будущая Офелия! Узнал вас, узнал!
Нинико: Здравствуйте!
Розенкранц: Хорошенькая карьеристка!
Нинико: Что вы сказали?
Розенкранц: Карьеристка! Удивляетесь? Не надо удивляться! А ну-ка взгляните на меня! Скок, скок, скок! Сначала простая актриса, потом заслуженная, потом народная, потом… Ты знаешь, что это значит? А это значит, что, как бы плохо ты ни играла, все равно все твои роли будут являться достижением. А это покой, блаженство, счастье. О, мое юное, хорошенькое дитя, твой рассудок и душа полны сейчас самыми тщеславными помыслами. Ты хочешь играть роль Офелии! Нет, нет! Не перебивай. Разве это плохо? Совсем не плохо, но мне тебя жаль, ты кажешься такой наивной! Где твои стальные коготки, почему я их не вижу?
Нинико: Какие коготки? Я что-то не понимаю…
Розенкранц: О бедная, начинающая Офелия! Мне тебя жаль! Почему ты так смотришь на меня? Я ненавистен тебе, потому что говорю правду. Меня называют театральной крысой, я знаю каждый уголок театра, все его темные норки. Вот послушай меня и запомни: пока ты достигнешь исполнения своих желаний, ты должна будешь истоптать все дороги между радио, телецентром и киностудией, ты должна дублировать кинофильмы, читать стихи и рассказы в концертах, играть роли барсука или барашка на радио, а потом томиться в очереди за гонораром. И если после всего ты сможешь подняться по этой лестнице, окажешься такой пустой, как я. А ну-ка, посмотри на меня, разве я похож на артиста? Я крыса, сорокасемилетняя крыса! Пока еще есть время, спасайся, спасайся! Что может быть лучше пара, клубящегося над стиркой, детского плача, храпа плотно пообедавшего мужа. Поверь мне, бедная детка, поверь…
«Неужели конец, — думала Нинико, — конец одиночеству? Неужели исполнилась моя мечта? Я же чувствовала, что-то должно случиться. Вот и я готова! Но может быть, мне все это кажется, или… меня обманывают? Да, но для чего им обманывать меня? Разве можно так жестоко обманывать? Нет, нельзя. Вот, если до этого угла окажется пятнадцать шагов, мечты мои сбудутся… Какая я дура! Разве можно так испытывать судьбу!
Лишь бы мне не пропасть, не затеряться во мраке, где возятся крысы… Света… Света… и… Чего тебе еще надо, чего? Боюсь… «Вот вам укроп, вот водосбор. Вот рута. Вот несколько стебельков для меня. Ее можно также звать богородицыной травой. В отличие от моей, носите свою как-нибудь по-другому. Вот ромашка… я было хотела дать вам фиалок, но все они завяли…»
Заза, король и королева:
Король: Он говорит, Гертруда, что нашел, на чем ваш сын несчастный помешался.
Королева: Причина, к сожалению, одна: смерть короля и спешность нашей свадьбы.
Король: Увидим сами.
Заза: К чему здесь такой спесивый и гордый тон?
Король: Я король, а она — королева!
Заза: Нет!
Король: А как?
Заза: Вы — братоубийца, она — распутница!
Король: Но мы венценосцы!
Заза: Вы думаете, что венец скрывает преступление?
Король: А как же мы должны разговаривать?
Заза: Шепотом, пряча глаза, со страхом. Вы должны быть напряжены, как ночью, в джунглях.
Король: Но здесь они одни!
Заза: Тем более! Теперь они без масок!
Король: Я понимаю это не так!
Заза: А я хочу, чтобы это было именно так!
Король: Ах, вы так хотите? Но я, если помните, предупреждал вас, машина уже тронулась, и не время менять на ходу колеса.
Заза: Помню.
Король: Очень хорошо… (Вдруг заметив Нинико):
— А вам что здесь надо?
— Я попросил ее прийти, — вмешался Заза, — а вам лучше разговаривать шипя, как змеи.
— Формализм! — определил Георгий, отводя взгляд в сторону.
— Разве змеи разговаривают? — засмеялась королева.
Заза смотрел на Нинико. Вся съежившись, она стояла, опустив голову, испуганная и побледневшая. Он вдруг разозлился, что Нинико так испугалась, что он должен молчать, должен делать то, что ему не нравилось. «Машина уже тронулась!» И впрямь все походило на машину. На огромную, чугунную, позолоченную машину, которая ползла на гусеницах и оставляла на сцене свой тяжелый и глубокий след. Заза чувствовал, что не остановить ему этой машины, ему не хватило бы голоса, чтобы перекрыть этот шум и грохот, не достало бы сил, чтобы преградить ей путь. Эта машина была собрана, как робот, могла говорить, петь, даже танцевать, но слова ее, пение и танцы были тяжелые, как чугун… чугун… чугун…
А Нинико боялась…
«Чего ты боишься, почему дрожишь? — хотелось крикнуть ей. — Почему мы должны бояться. Почему должны стоять съежившись, как бедные родственники, почему мы так покорно выслушиваем наставления, словно боимся, что нам не нальют щей! Почему они не боятся, они — чугунные актеры, чугунные директора, с чьих уст не сходит это словечко — «формализм». Разве их чугунная машина не есть настоящий формализм?
