«Во всем виноват мой возраст, — думал Заза, — семья… уют. Может быть, иначе нельзя. Вот мне уже тридцать». Но та, о которой с такой нежданной, болезненной ясностью напомнил ему снег, не вязалась с уютом двуспальной кровати, стоявшей среди четырех стен, не уживалась с нелепым ночником на тумбочке, походившим на одноглазого гнома, не подходила к гобелену на стене — женщины под зонтиками. («Этот гобелен мы с Папу ной купили в Ленинграде. Неужели он тебе не нравится, Зазико?») Не вязался этот образ и с громадным холодильником, приобретенным по знакомству, неожиданный грохот которого в полночь пугает твой сон, не вязался со всем тем, из чего Папуна и Лейла слепили свое семейное счастье, свое гнездышко.

— А это потому, что мы с тобой похожи, — улыбаясь, сказал Заза, — мы с тобой должны иметь один фургон, запряженный добрыми конями. Я должен смешить на площадях народ и чувствовать спиной твой взгляд — как прожектор, освещающий сцену. Или в поле у костра смотреть на ночное небо и слушать вой шакалов. Почему ты так далеко от меня? Почему ты бредешь куда-то под снегом? — И Заза снова увидел, как девушка в желтой шапочке шла по московским улицам.

— На бортах фургона должно быть написано твое имя, Магда! Крупными буквами — МАГ ДА!

Он радовался тому, что громко произносил ее имя, будто снег, обладая магической силой, мог донести до нее его голос.

«Я свихнулся, — подумал Заза, — я в самом деле свихнулся!» Он вдруг протрезвел, и снег и улица стали четкими и реальными, и он даже почувствовал холод. Ускорив шаг, он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, нащупал ключи в кармане, но вспомнил, что дверь должна быть открыта. Он тихо приоткрыл дверь и вошел в коридор. В коридоре у стены стояла крышка гроба. Рядом на стуле сидел незнакомый человек средних лет. Заза осторожно обошел его и прошел в свою комнату. Заза занимал одну комнату в трехкомнатной квартире, в остальных двух комнатах жили соседи, муж с женой.

Валериан скончался два дня тому назад, вот почему в коридоре стоит крышка гроба. Но кто тот человек, который сидит в передней? Почему бы ему не войти в комнату?

Покойника звали Валерианом, но Заза его почтительно величал уважаемым Валерианом. Валериан был высокий, грузный мужчина. Дома он всегда ходил в длинном халате и шлепанцах; из ванной комнаты, где он обычно надолго запирался, доносился его хриплый кашель. Странно, столько времени Заза жил рядом с Валерианом и не знал, чем он занимается, где работает. Кажется, Валериан нигде не работал, потому что почти никогда не выходил из дому. В руках он постоянно держал журнал, открытый на странице с кроссвордом, с этим журналом он входил в ванную.

Он почти не разговаривал с Зазой и на его приветствие отвечал легким кивком головы. Скрытые густыми бровями маленькие глазки Валериана были по-рыбьи бесцветны и безучастны. И он сам, облаченный в длинный халат, напоминал скользкого и бесчувственного тюленя. Когда Заза громко хлопал входной дверью (а он всегда бегом поднимался но лестнице), Валериан неизменно выглядывал из своей комнаты.

— Бегаете, радуетесь, — говорил Валериан и закрывал за собой дверь.

Столько насмешки и иронии было в этих словах, что Заза застывал на месте, мрачнел и не мог ничего сказать в ответ.

Уважаемый Валериан не имел ни радио, ни телевизора, журналы с кроссвордами приносила ему жена.

Для него не имело значения, какой давности был журнал, пусть даже десятилетней, лишь бы в нем был кроссворд. Больше ничего его не интересовало.

Заза вспомнил тот день, когда к Валериану наведался его брат. Это было лет десять назад, когда возвращались реабилитированные, Заза был еще студентом.

У дверей стоял незнакомый высокий мужчина. На его свежевыбритых щеках еще оставались следы пудры. Эта пудра и резкий запах одеколона врезались в память Зазы.

— Валериан дома? — спросил мужчина.

— Войдите!

— Я его брат!

Заза так обрадовался, будто встретился с самым любимым родственником. Он вбежал в комнату Валериана с криком:

— Уважаемый Валериан, ваш брат вернулся!

Уважаемый Валериан сидел в кресле и решал кроссворд.

— Что вы сказали?

— Ваш брат, брат вернулся!

— Что? — вскочил перепуганный Валериан. — Меня нет, меня нет, меня нет дома!

Он спрятался за высокой спинкой кресла. Заза окаменел. Когда он наконец сумел обернуться, он увидел, что брат Валериана стоит в дверях.

— Что с тобой, Валериан, — говорил он. — Я ведь забыл все, что было…

— Меня нет, меня нет, меня нет дома! — кричал Валериан, делая отрицательный жест рукой, торчащей над креслом.

Брат Валериана посмотрел на Зазу. Потом повернулся и ушел. И с тех пор больше не показывался.

— Кто знает, что еще может случиться, — оправдывался на следующий день Валериан, — кто знает. Меня лично все это не касается, и я прошу оставить меня в покое!

Жена Валериана была всегда одета во все черное. Днем Заза не слышал ее голоса. Зато ночью, когда все засыпали, она начинала плакать. Нет, не плач это был, а стон, протяжный вой, она выла, как раненая волчица. Проснувшись, Заза не мог заснуть всю ночь. Непоправимое горе и безутешное отчаяние слышались ему в голосе этой женщины.

Заза снял пальто и бросил его на стул. Быстро подойдя к столу, он взял спички — смертельно хотелось курить. Он закурил сигарету и выглянул в коридор.

Мужчина продолжал сидеть и клевать носом. Заслышав шаги Зазы, он поднял голову и улыбнулся ему как знакомому. Он был седенький, маленький, и по его костюму было видно, что он прибыл из провинции.

Словно догадавшись, почему Заза вышел в коридор, он заговорил:

— Эта несчастная женщина — моя двоюродная сестра… — Затем он открыл коробку «Казбека», вынул папиросу и закурил. — Кроме меня, о ней некому позаботиться…

Заза молча смотрел на него.

Мужчина стряхивал пепел в спичечный коробок.

— Вы удивляетесь, что я сижу здесь, да? — спросил он с улыбкой. — Это на самом деле странно.

Затем, заложив ногу за ногу, он очень твердо произнес:

— Я туда не войду! Я дал клятву не входить туда никогда. Вы, может, скажете, что покойнику надо простить? Нет, дорогой!.. Возвращайтесь к себе и ради бога извините, что я вас побеспокоил. Мне жаль эту бедную женщину, иначе…

Дверь в комнату, где лежал покойник, была открыта. В комнате горел свет. Гроб стоял на столе. Жена Валериана сидела у гроба. Локтями она упиралась в колени, а ладонями словно стремилась сдержать дрожь подбородка. Она сидела молча. Вот уже три ночи, как Заза не слышал ее плача.

— Идемте ко мне, отдохнете немного, — предложил Заза мужчине, — у меня места много.

— Не беспокойтесь, дорогой! Я привык так сидеть в поезде, ничего со мной не станется, Я очень вам благодарен, ступайте к себе, ступайте…

— Я покурю с вами.

— Буду очень рад.

Заза плечом прислонился к стене и посмотрел ка вдову — не слышит ли она их разговора. Но она ничего не слышала. Она сидела сгорбившись, локтями упираясь в колени.

— Бог отплатил Валериану — прикончил его как крота! Тридцать лет он сидел в своей норе и умер как крот. Жаль только женщину, женщину жаль, говорю…

Мужчина понизил голос и заговорщицки наклонился к Зазе. Заза невольно тоже подался к нему. Но тот вдруг резко выпрямился, очевидно, передумав, отвернулся И замолчал. Заза понял, что он не хочет открываться до конца, и не стал настаивать. Приезжий в крайнем смущении заерзал, стал что-то искать во внутреннем кармане. Он, по-видимому, чувствовал, что этого разговора либо не следовало затевать, либо надо было высказаться до конца.

Наступило неловкое молчание. Заза, извинившись, вернулся к себе в комнату. Неведомая печаль подступила к сердцу, может, оттого, что совсем рядом, в нескольких шагах, лежал покойник.

Безмолвие смерти излучает печаль, которая парализует, расслабляет, сковывает. Кажется, что в доме находится кто-то посторонний, невидимый и молчаливый. Ты не видишь его и не слышишь его голоса, но все же он здесь, рядом, и всем своим существом ты чувствуешь это. Сидит он себе в углу или ходит по комнате так бесшумно, словно обут в легкие домашние туфли. Вот си вошел в твою комнату и затаился в углу. Ты туда стараешься не смотреть, а если даже посмотришь, все равно ничего не увидишь, и все же тебе трудно, невыносимо трудно туда посмотреть. А он стоит и большими бесцветными глазами осматривает все: стулья, кровать, картины и фотографии, развешанные по стенам, и книги на полке. И все, на чем он останавливал свой взгляд, мгновенно теряло реальность, будто этой вещи никогда не было в комнате, и ты смотришь и удивляешься — откуда она здесь появилась, и мучительно вспоминаешь, глядя на пепельницу: кто же поставил ее сюда?