Толбухин старался директорский список ужать. Парторг этому препятствовал. В результате в перечне оставалось фамилий 50–60. Всего на первый курс принималось 600 студентов. Шестьсот минус шестьдесят равняется пятистам сорока. Казалось, что эти места честно разыгрывались между абитуриентами на конкурсных экзаменах. Но элементарная арифметика в институте не действовала. Правила высшая математика мздоимства и коррупции.

Парторг и председатель приемной комиссии имели личные «проходные» списки. Лица, внесенные в них, проводились в студенты без всяких препятствий. Члены комиссии и преподаватели тоже не забывали своего интереса и помогали отдельным абитуриентам. Проводить своих кандидатов табуном они не имели возможности. Мелкая институтская сошка, крутящаяся около приемной комиссии, содействовала сдаче того или иного предмета. Заинтересованность администрации определялась материальными причинами. За поступление в институт бралась крупная взятка, пять — семь тысяч рублей. С жителей Кавказа можно было получить и побольше. Имелись и другие выгоды. Устанавливались и поддерживались деловые связи с нужными людьми. Действовал принцип «я — тебе, ты — мне».

Директор знал, что происходит за кулисами приемной комиссии, но, понимая свое бессилие, старался не вмешиваться. Он пресекал лишь вопиющие безобразия.

Год назад Толбухин был вынужден заняться делом так называемых поступных кафедр, то есть кафедр физики и химии. Эти предметы сдавались на вступительных экзаменах и принимались у абитуриентов институтскими преподавателями. Они, несмотря на запрет, занимались подготовкой желающих к поступлению в институт и, договариваясь друг с другом, протаскивали своих учеников. За уроки и за гарантию сдачи экзамена по физике или по химии взималась высокая плата. Часто между педагогом и родителями ученика устанавливалось доверие, и происходил деловой разговор. Начинал его преподаватель, чувствующий, что может сорвать свой куш:

— Ваш сын (дочь) очень способный и приятный юноша. Он мне так нравится! Мой предмет, физику, он, конечно, сдаст, но что делать с другими экзаменами?

— Неужели ничем нельзя помочь? — вопрошал клюнувший на приманку родитель.

— Право, я затрудняюсь. Могу, конечно, попробовать поговорить с влиятельными людьми в приемной комиссии.

— Пожалуйста, поговорите. Мы отблагодарим.

— Что вы! Мне ничего не надо!

— Простите, мы не хотели вас обидеть. Но влиятельные люди за свое внимание и помощь тоже заслуживают благодарности.

— В определенной степени вы правы. Договоримся так. Я возьму деньги и передам их своим знакомым, но не теперь и только в том случае, если действительно удастся помочь и вашего ребенка примут в институт.

Условия казались блестящими, а благодетель-преподаватель — деликатным и порядочным. Родители соглашались. В дальнейшем педагог в зависимости от своих возможностей хлопотал или не хлопотал за подопечного, а тот по выбору слепой фортуны становился студентом или проваливался. При неудаче родители и не думали предъявлять каких-либо претензий, а при удаче несли благодетелю конверт с деньгами. В своей радости за ребенка они не подозревали, что обмануты.

Злоупотребления вскрылись случайно. Студентка-первокурсница, попавшая в институт подобным образом, не успевала на занятиях по физике и, обозлившись, начала болтать лишнее про дела своего преподавателя. По институту поползли слухи. Они дошли до директора. Толбухин назначил расследование. Картина приоткрылась жуткая. Федор Федорович основательно почистил «поступные» кафедры, ловкачи на время притихли.

В орбиту интересов парторга, членов приемной комиссии и сотрудников института попадало 200–250 человек. За вычетом этой величины на первом курсе оставалось еще 290 свободных студенческих мест. Казалось, что они честно распределяются между абитуриентами по результатам экзаменов и по законным льготам[31]. Но элементарная арифметика и здесь не правила. В действие вступала высшая математика идеологии.

Одних следовало принимать в институт, а других отсеивать. Такова была линия партии. Претворял ее в жизнь Могильщик. Толбухину до тошноты надоели его рассуждения:

— У нас в институте мало детей рабочих и крестьян. Недопустимо увеличился процент женщин. Мы слабо поддерживаем на приемных экзаменах комсомольских активистов. Если не принять решительных мер, то на первом курсе окажутся одни евреи.

Федор Федорович берег свои нервы и не возражал. Он противодействовал Рэму Титовичу лишь в отдельных случаях. Стычка между директором и парторгом произошла в связи с поступлением в институт В. Иголкина.

Могильщик пришел в директорский кабинет и заявил:

— Федор Федорович, простите, но вы немного ошиблись с абитуриентом Василием Иголкиным. — Рэм Титович говорил тоном, которым в старину обращался много думающий о себе приказчик к выжившему из ума хозяину. — Не надо было принимать у него документов. Подобные студенты в институте не нужны. Наша задача — выковывать у молодежи марксистско-ленинское сознание. Такие как Иголкин, только мешают проводить линию партии. Этот бандит будет разлагающе действовать на студенческий коллектив.

— Рэм Титович, — ответил Толбухин с плохо скрытой издевкой. — Почему бы вам не попробовать выковать правильное мировоззрение у бандита Иголкина? Кстати, поясните, что вы обнаружили в нем бандитского? — Против линии партии профессор не возражал, но ее проводника Могильщика не переносил физически.

Рэм Титович не стал отвечать. Он боялся, что разгорится спор и его согнет ирония и логика директора. Могильщик сообщил свой план:

— Федор Федорович, нам придется исправить вашу ошибку во время приемных экзаменов.

— Рэм Титович — Толбухин поднялся в кресле. — Я требую — запомните, требую и буду строго контролировать исполнение — чтобы Иголкину были обеспечены равные со всеми условия сдачи экзаменов. Идите!

Понимая, что парторг не успокоится, директор вызвал председателя приемной комиссии и его заместителя и повторил им свои указания в отношении Иголкина. После письменного экзамена по литературе, который абитуриенты сдавали первым, элбухин спросил у председателя:

— Как обстоят дела с сочинением у Иголкина?

— Одна из двух пятерок на потоке — его, — без промедления ответил председатель. «Отлично» за сочинение ставилось нечасто. Фамилии счастливчиков в приемной комиссии невольно запомнились.

— Я вижу, что вы хорошо исполняете мое распоряжение и даете Иголкину возможность полностью раскрыть свои знания, — заметил Толбухин, расставаясь с председателем. Тот подумал:

«Неспроста директор поддерживает Иголкина. Наверное, есть очень сильная рука. Не надо поддаваться на уговоры Могильщика и заваливать этого абитуриента».

Больше Федор Федорович в дело Иголкина не вникал. Сегодня за несколько минут до его неожиданного появления в кабинет влетел парторг. Его трясло. Разговор был кратким:

— В чем дело, Рэм Титович?

— Абитуриент Иголкин сдал все экзамены на «отлично», и его придется принять в институт!

— Почему придется? Он разве этого не заслужил, пройдя конкурсные экзамены?

— Вы… вы, — Могильщик задыхался от негодования, — совершили политическую ошибку, приняв у него документы и открыв тем самым «зеленую улицу» в институт. Я и раньше это объяснял.

— Я не желаю вас больше слушать! Уходите. Учтите также, что я запрещаю вам травить студента Иголкина!

Не простившись, Рэм Титович выскочил из кабинета. В нем вспыхнула скрытая вражда к директору: «Нашел студента! Не понимает, что он поставлен ограждать институт от таких подонков. Всю кадровую политику приходится проводить мне одному. Этот старый дурак не только не поддерживает, но и препятствует. Сидел бы себе в президиумах и не мешал работать!»

Проходя через приемную, Могильщик увидел Иголкина. Он испытал невыносимую досаду, которая охватывает рыболова при виде сорвавшейся с крючка крупной и редкой добычи: «Ушел, проклятый. Выскользнул прямо из рук!»