Жизнь и смерть Зои Космодемьянской была для человека СЕЕ-884 продолжением песни А. Вертинского. Но открывать это было нельзя.

«Ради сдачи экзамена и поступления в институт мне придется говорить не то, что я думаю, а лгать!» — вздрогнул Иголкин.

Еще большие терзания вызвал второй вопрос. Иголкин прошел тюремный университет и знал правду о коллективизации. Но говорить об этой правде здесь он не мог. Абитуриент Иголкин понимал, как должен отвечать по билету, для того чтобы сдать экзамен, и не мог примириться с предстоящим.

Десятки тысяч людей в советской стране в той или иной степени знали всю фальшь окружающего их мира. Тем не менее они ходили на собрания и включались в хор бурных и продолжительных аплодисментов, посещали политзанятия, тащились на общественные мероприятия, подписывались на заемы, боролись за мир и против врагов, участвовали в выборах без выбора и голосовали за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных. Все делали и говорили не то, что хотели и думали, а то, что от них требуется. Они одобряли, поддерживали, присоединялись и разделяли. Люди поступали так без восторга, но и без видимого принуждения. Они относились к проявлениям советской жизни как к неизбежному злу и не тратили энергию на бессмысленный протест и противодействие. Дома люди становились сами собой и говорили то, что думали. Все знали правила игры. Но Иголкин этих правил еще не принял. Ему казалось, что сегодня, сдавая экзамен, он совершает предательство.

«Деваться некуда, — решил Василий, — расскажу все, что требуется, о подвиге Зои и поведаю экзаменаторам сказки про коллективизацию. Отыграюсь на царе Борисе, — строил планы Иголкин. — О нем можно говорить правду. Расскажу все про его преступления. Мерзавец он был и чудовище! Получил по заслугам!»

Перед тем как идти отвечать, Василий оглядел своих экзаменаторов. Их было двое: высокий пожилой человек со строгим интеллигентным лицом и приятная молодая женщина, причесанная на прямой пробор. Преподаватели ему не понравились.

«Сухарь, — думал он о мужчине, — такой влепит двойку и глазом не моргнет! А его помощница, сразу видно, ничего не решает».

Иголкин начал говорить и не мог отделаться от ощущения, что преподаватели считают его ответ бледным и бессодержательным. Мужчина явно скучал, а женщина листала тетради и, казалось, ждала, когда абитуриент кончит мучить ее своими глупостями. Настороженность Василия усилилась после того, как за экзаменационным столом появился еще один человек. Он незаметно подошел со стороны и уселся рядом с преподавателями. В его облике удивительно сочетались властность и плутоватость.

«Только тебя здесь не хватало!» — подумал Иголкин с досадой. Он не знал, что досаду в нем вызвал приход парторга института Рэма Титовича Могильщика. Парторг Могильщик решил послушать ответ абитуриента Иголкина и направить ход экзамена в нужное русло.

Прошло минут семь. Василий заканчивал ответ на первый вопрос. Говорить больше было нечего. Однако на всякий случай он решил продемонстрировать знание литературных произведений, посвященных подвигу Зои Космодемьянской.

— В поэме Маргариты Алигер «Зоя» есть замечательные строки, передающие настрой поколения, юность которого пришлась на грозные годы войны:

Экзаменатор не дал абитуриенту показать свои знания:

— Достаточно, переходите ко второму вопросу!

Иголкин рассказывал о событиях на хуторе Гремячий Лог, развернувшиеся там после прибытия посланца партии Давыдова, и поглядывал на экзаменаторов. Ему казалось, что он проваливается. Особенную тревогу вызывала реакция на ответ человека в сером костюме. Тот не скрывал своего раздражения и нервно теребил в руках сложенный в гармошку листок бумаги. Порой он морщился, словно от зубной боли.

«Толковый мужик, — с ужасом подумал Василий. — Ответ ему не нравится. Понимает, что я говорю неискренне и несу чепуху!»

Ответ абитуриента Иголкина парторгу действительно пришелся не по вкусу. Однако причина его недовольства отличалась от той, о которой думал Василий. Рэму Титовичу представлялось, что абитуриент отвечает прекрасно. Но он не имел права столь хорошо отвечать и претендовать на высокую отметку! Амнистированному преступнику не было места в институте!

— Роман Шолохова «Поднятая целина», — слышал парторг, — правдивая летопись времени великого перелома. Жители хутора Гремячий Лог свернули на магистральный путь социалистического преобразования деревни. К новой жизни их повели коммунисты. Кто они? Путиловский рабочий Давыдов, посланный партией на помощь казачеству… — Иголкин говорил твердо и убедительно. — Давыдов воплощает лучшие черты коммуниста: мужество, принципиальность, честность, гуманизм, непримиримость к недостаткам… «Смотри, как шпарит. Такой не собьется», — сокрушался Могильщик.

Василий продолжал развивать тему «Партия и народ в романе М. Шолохова «Поднятая целина», но экзаменатор опять не дал ему показать свои знания:

— Достаточно, Иголкин!

Парторг решил, что настало его время действовать, и задал коварный вопрос:

— Расскажите о роли политотделов при машинно-тракторных станциях в проведении коллективизации!

Коварство вопроса заключалось не только в его сущности (политотделы при МТС образовали тогда, когда коллективизация была в основном завершена, а потом распустили ввиду бесполезности), но и в том, что Шолохов о них не писал.

— Вопрос не имеет отношения к билету и к действию романа, — вежливо заметил Василий. — В начале 1933 года, когда произошло образование политотделов, события, описанные в романе, уже закончились. Но я могу дать необходимую справку о политотделах. Начну с исторической обстановки.

— Вопрос действительно не относится к нашей теме, — вмешался пожилой преподаватель. Но Василия уже нельзя было удержать. Его понесло:

— Первое время в колхозной работе наряду с успехами обнаружились серьезные недостатки. — Иголкин говорил словно по писаному. — «Особенно плохо было в тех районах, где кулаки и подкулачники сумели пролезть в колхозы на те или иные должности. Нередко раскулаченные перебирались в другой район, где их не знали, и там пролезали в колхоз, чтобы вредить и пакостить. Иногда кулаки вследствие отсутствия бдительности у партийных и советских работников проникали в колхозы и в своем районе».

Сообщив о способах проникновения кулаков в колхозы, Василий перешел к их злодеяниям. Продолжал он опять как будто по писаному:

— Раньше кулаки открыто выступали против колхозов, вели зверскую борьбу против колхозных активистов, против передовых колхозников, убивали из-за угла, сжигали их дома, амбары и так далее. Теперь, когда открытая борьба против колхозов потерпела неудачу, они изменили свою тактику. Они уже не стреляли из обрезов, а прикидывались тихонькими, смирными, ручными, вполне советскими людьми. Проникая в колхозы, они тихой сапой наносили вред колхозам. Всюду они старались разложить колхозы изнутри, разложить колхозную трудовую дисциплину, запутать учет урожая, учет труда. Кулаки поставили ставку на истребление конского поголовья в колхозах и сумели погубить много лошадей. Кулаки сознательно заражали лошадей сапом, чесоткой и другими болезнями, оставляли их без всякого ухода. Кулаки портили тракторы и машины.

— Пора было положить конец кулацкому вредительству! — воскликнул Иголкин. — Это сделала партия! — Казалось, что он продолжает придерживаться текста, который находится где-то перед глазами. — В январе 1933 года ЦК партии принял решение об организации политических отделов при машинно-тракторных станциях, обслуживающих колхозы. Было послано в деревню 17 тысяч партийных работников для работы в политотделах. Это была серьезная помощь! Политотделы МТС за два года (1933 и 1934) успели проделать большую работу по устранению недостатков в колхозах: по укреплению партийно-комсомольского актива колхозов, по очистке колхозов от враждебных, кулацких, вредительских элементов…