Притаившись у стенки барака, ослушница увидела, что к незнакомцу подошли два здоровых бандеровца.
— Зачем ты скрываешь свою нацию? — беззлобно спросил один. — Мы все равно твою жидовскую нацию знаем. — И ударил незнакомца в зубы. Из разбитых губ потекла кровь, но избиение продолжалось. Били двое. Неизвестный был тогда совсем другой — юный, тонкий, с удивленным взглядом. Он сгибался как былинка и даже не сопротивлялся.
— Разве можно избивать человека за национальность? Да и зачем спрашивать? Разве не видно, что он русский парень! — негодовала балерина.
Из дальнейшего рассказа Татьяна узнала, что у ее собеседника по прибытии в лагерь сложились особые отношения с бандеровцами.
Собравшаяся в лагере бандеровская община представляла собой необузданную и дикую силу. Образовательный ценз большинства этих людей не превышал первых классов начальной школы. Попадались и неграмотные. Большинство составляли крестьяне, которые сами не принимали никакого участия в вооруженной борьбе. Некоторые помогали «лесным братьям» едой и одеждой, а другие боялись их не меньше, чем чекистов. В лагере крестьянская масса оказалась в полном подчинении у боевиков. Они составляли ядро общины и задавали тон в сообществе. Настрой боевиков определялся путем, ими пройденным. Степан Бандера учил своих сподвижников:
— Ша, наша власть должна быть страшной!
И она стала чудовищной.
Во имя великого национального дела людей рубили топорами, сжигали живьем и умерщвляли удавками-закрутками. Они представляли собой доморощенное орудие убийства, своеобразный символ движения. Террор был направлен не только против «совитив» и «схиднякив», но и против своих же братьев по повстанческой армии, заподозренных в нестойкости, и против мирного населения Западной Украины, на земле которой поднялись сине-желтые и черно-красные знамена бандеровского движения.
Оставшись с весны 1945 года один на один с чекистской силой, бандеровцы изнемогали в неравной борьбе. Ожесточение и жестокость с обеих сторон не знали пределов. Захваченных украинцев-западников ждала смертная казнь через повешение, определенная специальным Указом. Бандеровцы не устояли. Остатки разбитых отрядов оказались на каторге. Среди побежденных попадались люди, пропитанные антисемитизмом. Это чувство не только взошло на вековых предрассудках, но и было вскормлено кровью. Кое-кто из бандеровцев запятнал себя участием в акциях геноцида, проводимого немцами и направленного против еврейства.
К незнакомцу, как и ко всякому новичку, многие присматривались. Приглядывались и бандеровцы. Их насторожило, что этот парень быстро познакомился почти со всеми евреями в лагере, и не только со своими земляками, евреями московскими.
— Он москвич, мой земляк! — ликовала Татьяна.
— BiH жид! — подозревали бандеровцы.
Новоприбывший о чем-то оживленно говорил с евреем-учителем из Житомира, с музыкантом из Киева и с бухгалтером из Одессы. Как показалось, новичок шептался с раввином.
Духовный наставник семитов был старый и согнутый человек с ясными еврейскими глазами. Он казался нелюдимым и мало разговаривал даже со своими соплеменниками. Однажды — а это было подсмотрено — раввин положил руки на плечи студента, и тот склонил голову ему на плечо. Губы старика — а это было услышано — шептали;
— Мой мальчик, сохрани тебя Бог!
Весь Медный Рудник осветился тайной еврейской подлостью.
— Вiн жид, но скрывает свою нацию, — поняли бандеровцы.
Новичок попал в еврейскую шкуру и в глазах бандеровцев носил ее все полтора года лагерной жизни. Они не только не хотели, но и не могли понять, что молодой парень в трагическую минуту жизни ищет не нацию, а человека, что ему сейчас как воздух нужны дружеская поддержка, доброе слово и участие. Они не видели, что среди знакомых новичка появились и русские, и украинцы, и грузины, и корейцы, и азербайджанцы, и татары, и таджики, и латыши, и литовцы — практически весь «интернационал», собравшийся в лагере. С последователями Степана Бандеры он действительно не сходился. Ну а с евреями? Василий получил от них добро и свет. Расплачивался он тем же. Отдавал с лихвой. В дальнейшей жизни Иголкину пришлось побывать и в антисемитах. В еврействе, как и среди бандеровцев, встречались люди, которые в своей темноте и в мираже предначертанной избранности презирали весь окружающий мир.
Погибший в лагере раввин и убитый много лет назад дед Иголкина, православный священник отец Василий, говорили в таких случаях одно и то же:
— Они не ведают, что творят. Да простит их Бог!
Натерпевшиеся в жизни и принявшие мученическую смерть служители несовместимых религий оказались на позициях Бога единого.
Сокрытие жидовской нации требовало наказания. Татьяна стала свидетельницей акта возмездия. Она ничем не могла помочь и была в отчаянии. Вдруг словно из-под земли рядом с незнакомцем вырос Иван Ушаков. Он был кряжист, широк в плечах и, казалось, нетороплив. Но через считанные секунды один из обидчиков лежал на земле, а другой стоял на коленях и ел медную землю.
— Будешь жрать, гад, пока не подавишься, — приговаривал Иван. — Еще раз тронешь студента — убью.
«Он не только москвич, но и студент!» — отвлекаясь от событий, обрадовалась Татьяна.
Убедившись, что бандеровец понял науку, Иван подошел к пострадавшему, потрепал его по плечу и сказал тоном приказа:
— Мужчина должен уметь за себя постоять. Буду тебя учить!
Балерина, наблюдая уроки, скоро поняла, что Иван воспитывает студента, как изувер-дрессировщик натаскивает животное: учит не пряником, а только кнутом. Он наносил ученику внезапные резкие удары, от которых меркло в глазах и отключалось сознание. Когда нападал студент, учитель не отвечал только в том случае, когда удар был близок к цели. А это случалось так редко… Татьяне, самой познавшей труд балета, казалось, что в школе Ушакова все настоящее, а бутафорским является только кусок дерева, который используется вместо ножа. На самом деле удары учителя были легкими. В других обстоятельствах Иван мог голыми руками убить и изувечить человека и выполнял эту работу с точностью автомата.
Ушакову скоро стало ясно, что студент неспособный ученик и что он многого не достигнет. Ему не хватало ловкости. Реакция была замедленной.
— Головастик, интеллигент, — говорил себе Иван, — что с него взять!.. Но я его все же растереблю, — решил разыскник. Учитель отобрал несколько простых приемов защиты и нападения и сосредоточился на их отработке.
Татьяна видела, что у студента ничего не получается. Он выходил из стычек побитый и поверженный. В тело вселилась боль. Боль нарастала и становилась невыносимой. Появился страх перед уроками и перед учителем. Но в один прекрасный день страх превратился в ненависть. Василий сумел отразить удар и нанести свой. Балерина уже давно ненавидела Ивана. Она, как бешеная кошка, была готова вцепиться когтями в его лицо. Когда удар студента достиг цели и глаза учителя на секунду затуманились болью, ее охватило дикое торжество.
Ушаков уловил перемену, произошедшую в ученике. Он с удовлетворением сказал:
— Теперь у тебя дело пойдет. — И добавил: — Ты должен уметь ненавидеть и знать, что такое ненависть. Тогда будет и реакция, и удар. Одного инстинкта самосохранения в нашем деле мало.
Иван перестал избивать студента, а через три месяца прекратил занятия. Ученик освоил первоначальный курс. На большее учитель не рассчитывал. Полковник Чеченсв не подозревал, что заключенный Иголкин мог обидеть теперь не только лягушку.
Уже под конец обучения Татьяна из переговоров между Ушаковым и студентом поняла, что занятия таили в себе смертельный риск. Иван был предупрежден под специальную расписку, что должен забыть о своем знании приемов рукопашного боя. На формуляре бывшего разыскника было написано: «Особо опасен при задержании».
На формуляре бывшего студента красовалось: «Склонен к побегу».
Если бы кум узнал через стукачей, что двое заключенных с такими задатками занимаются боевой подготовкой, то можно было бы раскручивать лагерное дело. Такое дело звучало как поэма: выявлена преступная группа, имевшая целью развязать террор в лагере, организовать побег и развернуть террористическую и диверсионную деятельность против Советского государства. Оперчекистов ждала награда, а раскрытых преступников — новый срок с отбытием наказания в лагерной тюрьме. Зона лагеря по сравнению с этим застенком считалась если не раем, то курортом.
