— Вот как! — произнесла Ирма, ничего не понимая и не догадываясь даже, куда метит господин.

— Ведь что для криминалиста главное? — продолжал он. — Напасть на следы вора или преступника. Что делает дегустатор табака? Отделяет один сорт от другого. А я будто создан для этого, мой нос чувствительней, чем у гончей или борзой. И если я могу сказать вам, барышня, какое варенье вы больше всего любите, тем паче я сумел бы идти по следам преступника или отделять один сорт табака от другого.

— А я с прошлого рождества в рот не брала малинового варенья, как же вы это чувствуете? — недоверчиво спросила Ирма.

— В том-то и штука! — воскликнул господин. — Вы хоть десять лет не ешьте малину или малиновое варенье, а я все равно безошибочно скажу вам, что вы его очень любите. И знаете, откуда я это знаю, знаю наверняка? Скажем так: где-то на юге есть верблюд одногорбый или двугорбый, это не существенно и вообще не важно. Важно только то, что это верблюд и что он не проходит через игольное ушко. Вот и от этого верблюда по-своему разит, вежливо говоря, пахнет как-то по-особенному, пахнет югом и пустыней. Если этого верблюда, со своим особым запахом, привезти, скажем, к нам и вы станете его кормить нашей едой, изменится ли его запах так, что южные верблюды перестанут его считать верблюдом? Нет! Чем ни корми верблюда, он верблюдом и останется. И верблюд, вскормленный на юге, может любить верблюда, вскормленного на севере, и наоборот. Это я вам только к примеру — о верблюде, одногорбом или двугорбом. Вместо верблюда можем взять любое животное, логика будет та же. Вместо верблюда можем взять даже женщину, так сказать, даму, все равно мое объяснение в силе. То же насчет мужчины, конечно, но тут я пасую, мой нос не годится, тут может помочь обоняние какой-нибудь дамы. Насчет мужчины дело вообще сложнее, потому как он не так близок к животному царству, не то что женщина. Женщина часто близка и к растительному царству, особенно в молодости. И я заметил, что многие женщины, так сказать, имеют тенденцию к какому-нибудь одному известному растению. А когда кто-то имеет тенденцию к какому-нибудь растению, то и сам источает его запах, даже если не соприкасается с этим растением и не ест его плоды. Только любит это растение или его плоды. Некоторые имеют тенденцию к клеверному сену…

— Например, я, — вставила Ирма.

— Нет, барышня, вы имеете тенденцию к малине, — возразил господин.

— А несколько дней назад кто-то сказал мне, что мои волосы, особенно на затылке, пахнут сухим клевером, — произнесла Ирма.

— Не может быть! — воскликнул господин. — Этот человек ошибся, наверняка ошибся, ваш затылок пахнет малиной. Разрешите, барышня, я понюхаю… Ясное дело. Но давайте проверим. В соседней комнате дама, она малость туга на ухо, и поэтому у нее развито обоняние: она разбирается в гамме запахов. Она ничего не знает о нашем разговоре, пусть она войдет и понюхает, вот и увидим.

И господин подошел к двери, открыл ее и неестественно громко крикнул:

— Мадемуазель Синиметс! Войдите, пожалуйста, на минутку!

И когда вошла мадемуазель Синиметс, чью глухоту Ирма не замечала до сих пор, господин продолжал тем же неестественно громким голосом:

— Вы не можете сказать, чем пахнет от волос мадемуазель Вайну, особенно на затылке?!

Мадемуазель Синиметс подошла к Ирме и принюхалась, усмехнулась, скривив припудренный носик и крашеные губы, и довольно деловито сказала:

— Малиной.

— Можете идти, спасибо! — сказал ей господин так же деловито, только гораздо громче. И когда Синиметс вернулась в свою комнату, мимоходом, в дверях, бросив на Ирму взгляд, словно пронзив ее копьем, господин продолжал: — Обратили внимание, как она посмотрела? Этот взгляд был предназначен вам. Но не сердитесь на нее, ее нос различает гамму запахов, а от нее самой уже ничем не пахнет. Сдается мне, она имеет тенденцию к какому-то хищнику и поэтому не терпит никого, кто бы не был так же размалеван и надушен, как она сама. Это я вам так только сказал, чтобы вы знали, что вас окружает. А что вы думаете об этом нашем деле? Кто был прав, а? Малина, а не клевер. Нет, нет, вы меня не обманете. Меня никто еще не обманул.

Ирмой овладело сомнение, она не знала толком, какой из запахов ближе ей. Клевер или малина? Может быть, не тот и не другой, а возможно, оба вместе? Потому что может статься, что запах исходит не от нее и не от ее волос, а рождается в носу господ? Нос порождает запах. А она, Ирма, всего только раздражитель, запах же существует изначально в носах мужчин. И носы их не так уж сильно отличаются друг от друга, потому как и клевер и малина пахнут приятно и сладко. Стало быть, нос человеческий есть нос, пусть он торчит даже на мужском лице. Но что, если прибавить сюда собачий нос, например, нос кальмуской собачонки Мёллы! Она все норовила отыскать цветы, источавшие сладчайший запах, но находила их столь противными, что могла только помочиться на них. Да, так оно и было! Ирма это частенько замечала и только удивлялась. Но теперь она уже не удивлялась. Если даже носы людей, вернее — носы мужчин, так различаются, что один чувствует запах клевера, а другой — малины, что же тогда говорить о собачьем носе, который почти весь покрыт волосами, у мужчин же он гладкий.

Однако удивительным образом как раз в тот же самый день, когда господин, заведовавший пишущими машинками, заверял, что от волос Ирмы пахнет малиной, хозяин дома снова заговорил о запахе клевера и о клеверном сене вообще. Он зашел в кухню, сел на стул и принялся наблюдать, как Ирма готовит ужин. На Ирме было светлое платье, и она как раз подкоротила и завила свои волосы, надеясь, что это отобьет запахи леса и полей, о которых так горячо заговаривали с нею мужчины. Завивка, конечно, хорошо отбивала запахи, но хозяин, очевидно, рассудил совсем иначе. Он понял все наоборот и потому, видимо, и заявился на кухню. Завитые волосы подбодряли и подогревали его. Ирма прочла это в его глазах. Но вначале хозяин не делал ничего такого, что дало бы основания опасаться случившегося под конец. А случилось — считала Ирма — нечто неслыханное и страшное.

Уселся хозяин на стул так, что, когда Ирма хотела взять с полки какую-нибудь кастрюлю или сковородку, ей приходилось проходить мимо него и даже касаться его. И Ирме почему-то думалось, что сейчас гораздо удобнее было бы быть в темном платье, а не в этом коротеньком светлом, сквозь которое вырисовывалось ее гибкое, округлое тело. Но делать было нечего, не пойдешь же переодеваться. И Ирма хлопотала возле плиты, пока ей не понадобилось достать с высокой полки какую-то посудину. И она подняла руки, вытянулась и стала на цыпочки. Какая это была посудина, за которой она потянулась, — Ирма уже и не помнила потом; во всяком случае кастрюлька, оказавшаяся у нее в руке во время случившегося, была ей не нужна или нужна только для того, для чего Ирма ее употребила.

Случившееся длилось недолго и было само по себе просто: в ту самую минуту, когда Ирма вытянула руки, чтобы достать посудину, хозяин обнял ее и сунул свой нос прямо ей в грудь. Это произошло так неожиданно и быстро, что Ирма в первое мгновение чуть не потеряла сознание. Видимо, в какой-то степени все-таки потеряла, потому что позднее она совсем не помнила, как ударила хозяина по голове попавшейся под руку кастрюлей. Но все же ударила его, это подтверждалось тем, что хозяин отпустил ее так же вдруг, как и обхватил. А сам вскрикнул:

— Ай! Вы меня убьете!

— И надо! — едва смогла ответить Ирма, и тотчас она снова оказалась в объятиях хозяина, который целовал ее с таким жаром, что у Ирмы перехватило дыхание и она задохнулась. Собрав последние силы, она толкнула ногами что-то, и они оба едва не упали. Как выяснилось потом, хозяин при этом ударился головой о край полки и отпустил Ирму. Но и голова Ирмы тоже болела, и она, видимо, обо что-то стукнулась. Едва высвободившись из рук хозяина, Ирма ощутила, как злость подкатила ей к горлу, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, она принялась швыряться всеми попадавшими под руку предметами и кричать: