Ирме пришли в голову путаные объяснения господина Всетаки, касавшиеся ума и уменья, и ей вдруг показалось, будто все стало ясно. В гимназии и она сама, и другие постоянно упирали на то, что надо быть лучшей не только в классе, но и во всей школе. И это означало, что каждый хотел быть умнее другого. Но, странным образом, теперь она никак не могла использовать свои школьные знания и сообразительность. Не могло же статься, что от нее не будет никакого проку, зачем же она зубрила и вместе с нею зубрили все другие? Должно быть, ум полезен лишь тогда, когда умеешь им пользоваться. Умей пользоваться своим умом так, чтобы знать, какое и когда надевать платье, — тогда только будет польза… Вот что хотел сказать господин Всетаки своими путаными объяснениями. Теперь-то Ирма поняла его, она сумеет воспользоваться своею сообразительностью, надевая то или иное платье, чтобы это шло на пользу.

Она решила, что будет носить целые дни темное платье, так что господин Всетаки сможет приходить домой и видеть ее сообразительность и уменье. Однако он пропал на всю ночь и явился только утром, ворча на скучную и утомительную поездку по делам. Так что весь Ирмин умелый ум или умное уменье пошли прахом. Хозяина не было дома и следующей ночью, а когда он пришел утром, то вообще не сказал ни слова. Лишь прошел в ванную и долго плескался холодной водой. Так продолжалось несколько дней и ночей. Ирма уже и не помнила, сколько дней и ночей это длится, как не знала и то, что умнее — носить ли все еще темное платье, или надеть светлое, которое уже село. И она надела на следующий день светлое и ходила по комнатам, как весеннее солнышко. Господин Всетаки увидел ее, но не проронил ни слова, будто был рад сегодня солнечному теплу.

— Сколько вам лет, барышня? — спросил он.

— Я уже однажды вам говорила, — ответила Ирма.

— Я знаю, что говорили, но я забыл. Не могу удержать в голове возраст молодых девушек, они то старше, то моложе, — объяснил господин Всетаки.

— Только не моложе, чем на самом деле, — возразила Ирма. — Как это человек может быть моложе своих лет?

— А как это человек может быть старше своих лет? — спросил господин Всетаки.

— Так не бывает, — сказала Ирма.

— А вот и бывает, — сказал господин Всетаки.

— Как же так?

— А вот как, барышня, — стал объяснять Всетаки. — Вам самой, пожалуй, важно, сколько вам лет на самом деле. Но нет, даже вам самой это не важно, а вот когда почувствуете себя старой, тогда захотите знать. Ведь девчонка может чувствовать себя старухой, и тогда она в самом деле старуха, особенно для других. Ведь кому какое, дело до вашего возраста? Человеку важно только то, старой или молодой вы ему кажетесь, — и это все. А вы кажетесь в один день на десять лет старше, а на следующий — на десять лет моложе. Просто ужасно смотреть. А я казался вам порой моложе, хоть не намного?

— Нет, сударь, — ответила Ирма, — я это никогда не замечала.

— Это тоже ужасно, — сказал господин Всетаки с такой шутливой жалостливостью, что Ирма невольно посмотрела на него и рассмеялась, — Вы просто не обращали на это внимания, пожалуй, а как только обратите, сразу увидите, что со мной происходит то же самое, что и с вами.

— Ну, тогда я буду изо всех сил стараться наблюдать за вами, — так же шутливо ответила Ирма.

— Да, наблюдайте, барышня, — сказал он, — тогда у меня будет хоть один человек, который изредка посматривает на меня. Так приятно об этом думать порой. А вам, барышня, тоже приятно, когда знаете, что кто-то следит за вами?

— Иногда приятно, иногда неприятно, — ответила Ирма. — Зависит от того, кто следит.

— А мне порой совсем не важно, кто на меня смотрит, лишь бы кто-то смотрел. Даже если это пес, совсем чужой пес, когда он навострит уши, посмотрит на тебя, подойдет, обнюхает, повиляет хвостом и побежит своей дорогой. Такой пес может поднять настроение на несколько часов, даже на целый день. Разве плохо жить на белом свете, если встречаются такие псы? Сегодня тебя обнюхает один, обнюхает и повиляет хвостом, а завтра повиляет хвостом небось и другой, если он тебя уже обнюхал.

Вечером того дня, когда господин Всетаки говорил это, он вернулся домой вовремя и стал жаловаться на боли внутри. Он велел Ирме согреть воду и принести ее в миске в спальню, так как хотел поставить себе компресс. Когда минут через десять — пятнадцать Ирма вошла в спальню с миской, господин Всетаки лежал в постели под одеялом. На стуле были уложены разные платки, бинты и кусок вощанки.

— Вы знаете, барышня, как надо делать горячий компресс? — спросил господин Всетаки. — Сегодня я впервые хочу поставить его, до сих пор я лечился лекарствами, но мне сказали, что горячий компресс — лучшее средство при таких болях. Мне велели купить вот эти штуки, но, право же, не знаю, помогут ли они.

Ирма стала разглядывать купленные вещи. Она знала, как ставить горячий компресс, — видела, как это делала мать, леча ее и бабушку. И поскольку они были по сей день живы-здоровы, то и верили, что все сделал компресс. Сама Ирма ставила компресс у Кальмов, с тех пор, пожалуй, у нее и началось общение с Ээди.

— Теплого мало, — наконец сказала Ирма, осмотрев все.

— Что значит — мало теплого? — спросил господин Всетаки.

— Теплой мягкой ткани, которой заматывать компресс. Нет ли у вас шерстяного шарфа или чего-нибудь такого?

Шерстяного шарфа не оказалось, зато нашлось шерстяное белье — на худой случай можно было обойтись и этим. Ирма сложила платок и хотела было смочить его, однако ж спросила:

— Куда надо поставить компресс?

— На живот, — ответил господин Всетаки.

— Измерьте, хватит ли этого платка?

— Но я не знаю, куда именно его ставить, как же я могу измерить, — сказал он.

— А ну вас! — напустилась Ирма. — Вы такой же беспомощный, как все мужчины! Где у вас болит?

— Внутри, — ответил господин Всетаки. — Боль повсюду так и бегает, как заяц, за которым несутся гончие.

— Что же это за боль такая, — удивилась Ирма, — первый раз слышу. Дайте-ка платок сюда.

И когда он вернул ей сложенный платок, Ирма разложила его и сказала:

— Вот так, теперь он покроет весь живот, и боли некуда будет спрятаться.

И она объяснила господину Всетаки, как надо делать, в каком порядке класть на тело куски материи. Главное — компресс должен быть таким горячим, чтобы рука еле терпела, иначе от него не будет проку. Но когда она стала мочить компресс, оказалось, что вода уже остыла. Надо было согревать снова.

— Дайте я попробую, барышня, — сказал господин Всетаки и, опустив пальцы в воду, прибавил: — Вода достаточно горячая, если будет еще горячее, то сожжет.

— Нет, не годится, надо горячей, — возразила Ирма. — Нужно, чтобы рука еле выдерживала.

— А что будет с моим животом? — испуганно спросил Всетаки.

— Живот не будет болеть, — уверенно ответила Ирма и, согрев воду на примусе и вернувшись, объяснила: — Сейчас я смочу компресс, выжму, расправлю его и дам вам, а вы скоренько положите его на живот и закутайте. Только помните: как можно скорее, иначе он остынет.

— Поставьте лучше вы, барышня, — попросил господин Всетаки, — больше уверенности, что поможет.

— Нет, — заупрямилась Ирма. — Не я.

— В больницах же везде женщины, и они делают все, — сказал Всетаки. Он намеренно не произнес «сестры милосердия», зная, что слово «сестра» приобрело в этом доме дурную славу.

— Но я же не в больнице, — возражала Ирма.

— Будьте как в больнице, барышня, прошу вас, — упрашивал он. — Вы видите, что у меня нет никого, кто бы помог мне.

— Нет, нет! — стояла на своем Ирма. — Я дам вам компресс, и вы поставите его сами. Это надо сделать сразу, а то вода остынет опять.

— Нет у вас сердца, — вздохнул господин Всетаки как раз в то мгновенье, когда Ирма сунула ему в руку компресс; вскрикнув, он уронил компресс на пол. — Вы сожжете мои руки! — воскликнул он. — Как я его поставлю себе на живот? Другое дело, если это сделает кто-то другой, и мне останется только кричать и терпеть.