Юлька решила продолжить занятия в университете и чувствовала в то же время какую-то неловкость: после того как прошло столько времени, начать все снова? А что скажут ее родители и знакомые? Впрочем, мнение матери было ей давно известно. Она не раз говаривала: «А зачем Юле учиться? Дора вон тоже начинала, но вышла замуж — и конец учению. А Юлька красивее. Ее в первый же год кто-нибудь подхватит». Но сама Юлька теперь думала по-другому.

Тетя Зорница тем временем капитально устроилась в кресле, достала вязанье, правда, больше для виду. Она предпочитала поговорить:

— Не могу понять, отчего Траян согласился уехать на это водохранилище. Разве в Софии для таких людей, как он, нет больше места? Обидно смотреть! Молодые инженеры сидят в учреждениях, а он не так уж молод — и еще не стар, разумеется, — поспешно добавила она, — мы с ним примерно одного возраста. Да, так он пропадает в этой глуши. Но тут и Дора виновата: во всем ему потакает, вечно по головке гладит. А, чтоб вам пусто было!.. Это я не по вашему адресу, Дора, это я про спицы.

Юлька, поигрывая напильником, рассеянно смотрела в окно.

— Дора, признайся, что тетя Зорница права. В душе ты не всегда согласна с Траяном, но привыкла ему уступать и во всем с ним соглашаться. Впрочем, может, в этом ты тоже права: Траян такой умный.

— Умный! — воскликнула тетя Зорница. — Видели мы, какой он умный! Бросить Софию, прелестную квартирку. Конечно, она у вас не так уж велика, да и квартирантов вселили… Они дома? Как бы не услышали… Да, но все же это столица. А куда его понесло? Променял кукушку на ястреба! Люди вон изо всех сил стараются перебраться в Софию из провинции, из сел понаехали. Просто не пройдешь, кругом эта деревенщина. Знакомого лица на улице не увидишь. А наш умник мало того, что сам уехал, да еще и Дорочку за собой тащит! Хватит тебе жить его умом!..

Дора с беспокойством посмотрела на дверь — не услышал бы Траян.

— Тетя, не говори так о Траяне. Все равно вы не помешаете мне уехать. Да я бы давно уж уехала, если б не эти квартиранты. Из-за них и сижу здесь.

Зазвонил телефон. Дора пошла за Траяном. По совету тети Зорницы она переставила телефон к себе в спальню, чтобы квартирантам ничего не было слышно.

Траян рассердился было, что его отрывают от работы, но едва взял трубку, как лицо его прояснилось.

— Дора, — сказал он, повесив трубку. — Завтра я не останусь. Рано утром придется уехать.

Траян отнюдь не казался недовольным. Напротив, к нему как будто вернулось хорошее настроение, и он снисходительно обратился к родственницам:

— А вы все никак не наговоритесь? Ну что ж, Юлька, я только что разговаривал с твоей соученицей. Она осталась после работы, чтобы докончить план, который нам до зарезу нужен. Сейчас я зайду за ним в Гидропроект.

Он стремительно вышел из комнаты. Юлька догнала его.

— Траян, пойдем вместе. Я хотела с тобой поговорить об одной вещи. Это для меня очень важно, но я не решалась тебя беспокоить, ты ведь был занят.

Дора не сводила глаз с телефона, как будто перед ней была невидимая собеседница Траяна. Она и раньше чувствовала какую-то смутную тревогу, когда Траян заговаривал об Ольге. Невольно вспоминались его слова: «Женщина, которая работает, гораздо интереснее».

Вот они втроем полдня сидели и переливали из пустого в порожнее. А в это время Ольга, склонившись над чертежной доской, работала над проектом. И бумага, белая и холодная, как гипс, оживала под ее руками. Карандаш чертил вены и артерии, в которых скоро забьется жизнь. Здесь станут работать шахтеры, зашумят компрессоры, загрохочут взрывы. И Траян пойдет по штольням, начерченным рукой девушки. Разве вспомнит он тогда о жене, никчемной и праздной, оставшейся где-то в стороне от настоящей жизни? В руке его трепещет белый лист, и на каждом метре этой трассы, намеченной Ольгой, он будет чувствовать присутствие девушки. А она, Дора, так и останется сидеть в своем мягком кресле и болтать с тетей Зорницей…

Только старую деву ничуть не тронул этот телефонный разговор. Она занималась своим вязаньем и ворчала, что современные девушки не сидят дома, не занимаются хозяйством, а берутся за мужские дела.

Близился к концу ясный сентябрьский день. Солнечные лучи скользили по светлым плитам мостовой, застревали в густых кронах каштанов. Младен снял плащ, перекинул его через руку. Молодому инженеру было как-то не по себе: он настолько привык к спецовке, что его собственный удобный, любимый светло-серый костюм казался ему с чужого плеча.

Он шел медленно, взгляд его невольно задерживался на дерзких декольте летних пестрых платьев, скользил по нарядно убранным витринам и красочным афишам, по лицам прохожих.

Младен заметно волновался: ведь ему предстояла долгожданная встреча с Лиляной. Он давно не был в городе, не звонила и она ему. А нынче, как только приехал, он первым делом позвонил. Младену показалось, что девушка обрадовалась, услышав его голос, но встретиться в этот вечер согласилась не сразу. «Ну, да ладно, — сказала она наконец, — тогда поужинаем вместе». В первую минуту он не задумался над ее словами. Разве не все равно, ужинать или идти куда-нибудь? Важно одно — быть вместе.

Они условились встретиться на бульваре, и сейчас Младен еще издали начинал вглядываться в каждую молодую светловолосую женщину. Неожиданно он заметил в толпе знакомое лицо. Краснощекая девушка в светло-синей жакетке, с коротко остриженными волосами горделиво шагала навстречу в новеньких, видно только что купленных туфлях. Божурка! Младен заулыбался. Божурка показалась ему такой близкой: она ведь тоже оттуда, со стройки, откуда он сам приехал всего два часа назад.

— Ты что тут делаешь? — Младен радостно тряхнул руку Божурки.

Там, на стройке, ему бы и в голову не пришло поздороваться с ней за руку. К чему еще эти церемонии? Ведь они члены одной большой семьи, встречаются по нескольку раз в день. А сейчас казалось, что он не видел ее недели. Она словно олицетворяла строительство. Молодость, свежесть, упорство, здоровье — все это слилось в Божурке.

— Я здесь с самого утра, — не меньше, чем Младен, обрадовалась девушка. Божурка чувствовала себя чужой в большом городе, хотя внешне и выглядела уверенной.

— Купила вот туфли да остригла волосы. Теперь надо мной, наверное, смеяться будут?

И доверчиво прибавила:

— Давно мне хотелось отрезать косы! В селе у нас уже две девушки подстриглись. И Петра тоже.

— Тебе очень идет — настоящая софиянка.

Что-то дрогнуло в сердце Божурки. Слово «софиянка» напомнило ей городских девушек, что прокладывали новое шоссе. Тогда она была стеснительной, робкой девочкой с двумя длинными косами, совсем тонкими к концам, связанными ниткой, в царвулях[8], надетых на толстые шерстяные чулки. Божурка наклонилась и посмотрела на свою ногу в шелковом чулке и ладной туфельке. И почему-то именно в эту минуту девушке стало жаль родное село.

— Товарищ инженер, отец мне говорит, чтоб я уехала с ними, когда будут переселяться. Он бросает работу на водохранилище. Хочет посмотреть, как там, на новом месте.

— А ты?

— А я ему сказала: пока не построим, никуда не поеду.

Младен не успел ей ничего ответить. Лиляна шла к нему. В первый момент он даже не узнал ее. Лиляна показалась ему такой красивой, что он не мог поверить своему счастью, тому, что она пришла из-за него.

Лиляна бесцеремонно разглядывала Божурку. «Что общего у Младена с этой девчонкой? Почему он так радостно жал ее руку, с таким оживлением говорил с ней? У него, однако, весьма неплохой вкус». Эта мысль заставила Лиляну внимательнее посмотреть на Младена, и она с неудовольствием отметила, что галстук и темные ботинки не соответствуют его светлому костюму.

А Младен глядел на нее как зачарованный. Он моментально забыл о Божурке, которая застыла в изумлении перед этой изысканной горожанкой.