Слушая Ольгу, старый доктор забыл о неприятном разговоре с толстяком и не заметил, что папироса его давно погасла. Фани же в рассказе девушки поражало прежде всего то, как это она, человек почти их круга и традиций, может так свободно и увлекательно говорить обо всех этих ужасно скучных «плотинах», «шлюзах», «штольнях» и прочей технике. Что касается модницы Юльки, С восхищением смотревшей на подругу, то она вдруг особенно остро ощутила смутное сожаление и недовольство собой, не покидавшие ее с тех самых пор, как она бросила университет. Но Дора, пожалуй, внимательней всех слушала Ольгу. Ей хотелось запомнить каждую подробность, чтобы потом все пересказать Траяну.

Дора вспомнила, как муж, упомянув после демонстрации о встрече с Ольгой, заметил: «Славная девушка. Вообще женщина, которая работает, гораздо интереснее». Тогда она не обратила внимания на его слова. Но сейчас, видя, как отец не спускает глаз с Ольги, Дора невольно согласилась с мужем. И тут же ее резанула мысль, что сама-то она осталась где-то в стороне от настоящей жизни.

— Мне ужасно не хочется сидеть в отделе и возиться с бумагами. Уехать бы на строительство! — говорила Ольга. — Быть там, когда воздвигается плотина, видеть, как она день ото дня растет, как преграждает путь реке, как все глубже и шире становится озеро. Ощутить во всей полноте власть человека над стихией и знать, что частица твоей молодости, твоего труда — здесь, в этом сооружении. Это ли не счастье?..

Казалось, это была уже не та прокуренная комната, где час назад четверо игроков, хмурых, нервных, уставших от жизни, склонялись над зеленым сукном и, словно священнодействуя, тасовали карты. Сейчас сюда ворвалась другая, настоящая жизнь — вдохновенная, восторженная, вечно юная. И ее обаянию трудно было противостоять.

Девушка вдруг умолкла, смутившись, что говорила так долго. Но никто даже не пошевельнулся. Все продолжали смотреть на нее.

— Оля, — первым нарушил молчание Загоров, — да ты истинный поэт!..

— Ах, Оленька! — вздохнула Фани. — Ты уж лучше об этом никому не рассказывай. А то, знаешь, послушаешь тебя и поверишь, что и вправду все это сбудется. Еще, чего доброго, пойдешь за коммунистами.

— Как бы мне хотелось увидеть тебя за работой! — улыбнулась Юлька.

— Конечно, Юля, обязательно приходи. Может, зайдешь вместе с инженером Евтимовым?

Дора вздрогнула. Траян ей не говорил, что собирается к Ольге в отдел. Отчего девушка сказала это с такой уверенностью? Как дерзка молодость!..

Ольга так низко наклонилась над чертежным столом, что прядка ее волос скользила по огромному листу ватмана, прижатому кнопками к столешнице. То, что было изображено на этом листе, непосвященному человеку показалось бы просто путаницей прямых и кривых линий. Но для девушки была полна смыслом каждая, самая крошечная из этих линий. Они складывались в длинный водонапорный туннель. Он пробьет толщу горы и подаст воду из будущего искусственного озера вниз — к турбинам электростанции, которая существует пока еще только на ватмане.

— Младен, как же все-таки с «первым окном»? — Девушка так неожиданно и резко повернулась, что она и ее собеседник, тоже склонившийся над чертежом, крепко стукнулись головами. — Ох, и ударилась я! А ты? Тебе больно?..

Младен Зарев потирал ушибленное место.

— Посмотришь на тебя — вроде бы воздушное созданье, а голова…

— Чугунная, не так ли? Договаривай уж, не рассержусь. Если сердиться, так за кое-что иное…

Она имела в виду тот вечер в театре, когда после спектакля Младен вдруг оставил ее одну в фойе и больше не появился. А потом Ольга увидела его у выхода с какой-то высокой блондинкой.

— За что именно? — равнодушно спросил Младен.

— Поговорим об этом в другой раз. А сейчас займемся туннелем. Так что там с «окном»?

— Этого нельзя решить здесь, — ответил Младен. — Надо посмотреть на месте. Геологические изыскания неполны, поэтому в проекте неизбежны неточности. Нельзя чертить планы в канцелярии, не изучая местности. Тошков был там?

— Как же! Что ты, не знаешь его? Мне придется ехать. Не сегодня-завтра подпишут командировку. Младен, а ты слышал: в Советском Союзе, кажется, будут строить большое водохранилище в ущелье Дарьяла. В том самом, помнишь:

— Извини, милая, я развею твое поэтическое настроение. Если ты воображаешь себя Тамарой — ошибаешься. Ты женщина совсем иного типа. И если сравниваешь нашу семидесятиметровую плотину с Дарьяльской — тоже ошибаешься…

— Вовсе нет. Масштаб почти тот же. А Тамарой я вовсе не хочу быть. Я горжусь, что теперь женщина не похожа на лермонтовскую героиню. А может, тебе больше нравятся такие, как Тамара? — Ольга улыбнулась, совершенно уверенная в противном. — Знаешь что? Давайте поедем все вместе на стройку хоть на денек. Ведь это же была мечта всего нашего курса! Поедем на воскресенье, а потом я там еще задержусь…

— Нет, в воскресенье я никак не могу, занят… — замялся Младен, в замешательстве подыскивая какой-нибудь предлог поубедительнее. И с облегчением вздохнул, когда секретарь директора пригласила его к шефу в кабинет.

Как только он вышел, к Ольге подсел черноглазый молодой человек с густыми широкими бровями.

— Весо, ты видел? — оживленно прошептала она. — Младена вызвали к директору. Там сейчас начальник Гидростроя.

— Наверное, это в связи с назначением, — обрадовался молодой инженер. — Пошлют туда нашего Младена, вот увидишь. Эх, везет человеку!

Оживились и остальные. Старались угадать, зачем вызвали Младена. Некоторые завидовали. А кое-кто в глубине души радовался, что его миновало это «счастье» и он останется здесь, в Софии.

— На каком основании посылают его? — громко сказал инженер Тошков, вынимая расческу из внутреннего кармана пиджака и приглаживая слегка тронутые сединой волосы. — Впрочем, если они собираются открыть там школу для практикантов…

— Что же, по-вашему, лучше посылать людей, у которых нет ни молодости, ни опыта? — возразил Весо. — Во всяком случае, из молодых Младен самый способный.

Инженер Тошков ответил не сразу. Сам он вовсе не рвался на стройку («Сменить на нее столицу? Смешно!»), но и позволить кому-нибудь «из этих нынешних» обскакать себя тоже не собирался. Особенно если это будет Младен.

«Тук-тук-тук…» — Тонкие высокие каблучки простучали по паркету. Чертежница в пенсне, только сейчас заметившая, что в отделе что-то произошло, выбралась из своего угла. Она улыбнулась Тошкову и спросила:

— В чем дело, товарищи?

Никто ей не ответил.

— Я бы, например, ни за что не согласился, — сказал Тошков, — загубить несколько лет драгоценной молодости в провинциальной глуши.

— О, вы правы, товарищ Тошков! Вы совершенно правы!.. — чертежница снова кокетливо улыбнулась инженеру, но, видя, что и на этот раз никто не обратил на нее внимания, обиженно удалилась.

— Ну, этим нечего дрожать за свою молодость — никто на нее не покусится. Только знают ли они, что это такое — молодость? Как ты думаешь? — наклонился Весо к Ольге.

Оба засмеялись, как школьники, нашалившие во время урока. Тошков со своего места расслышал слова Весо. Он посмотрел на Ольгу и недовольно поджал тонкие губы. А Весо продолжал:

— Эх, послали бы меня! Полжизни отдал бы за это…

— А вторую половину, Весо?

— Вторую? Она же мне не принадлежит. Ты ведь прекрасно знаешь: она твоя.

В комнате снова стало тихо. Только шелестел ватман. Чертежница в пенсне медленно водила рейсфедером по бумаге. Она все еще переживала нанесенную ей обиду и вдруг увидела у своего стола человека, внимания которого так настойчиво добивалась. В смущении девушка не могла произнести ни слова. Она ничего не различала сквозь мгновенно затуманившиеся очки. Но Тошков и не взглянул на нее. Он протянул руку к стакану — единственному в отделе стакану с цветами — и вынул три розочки.