Лева Федотов весной 41-го года долго болел тяжелой ангиной, чему очень радовался: можно использовать появившееся свободное от школьных занятий время для собственного максимального развития. Он просиживал часы напролет за своим столом у окна, и окно его горело далеко за полночь. Строение Земли и геометрия Вселенной; межпланетные корабли и птица Лирохвост; почтовые марки Австралии и бабочка Урания; замыслы рассказов и романов. Два Левиных рассказа хранит Маргарита. Будет занимать его и вопрос массовой гибели на Земле растений и животных, и в том числе любимых динозавров, которое случилось 65 000 000 лет назад (я не уверен, что написал правильное количество нулей, но будем надеяться, что не ошибся), серии новых рисунков; в часы отдыха — музыка. Решение с Димкой Сенкевичем (Глазариком) отправиться пешком в Ленинград во время летних каникул. Двигаться вдоль железной дороги. В день проходить 50 километров, и таким образом через две недели достичь желаемой цели «собственными ногами, собственными силами». Но этого не произошло… произошла война. А выглядел разговор с Димой так:
— Я, голубчик, до такой степени уважаю Ленинград, что готов был бы пешком отправиться в него!
— А пойдем!!! — вдруг воскликнул Димка, сразу встрепенувшись.
Я чуть не обалдел от неожиданности…
— Брось валять дурака, — мирно посоветовал ему. — Шутишь ведь!
— Я говорю совершенно серьезно! — возразил он, и по его тону я определил степень его уверенности и стойкости.
— Знаешь, что я тебе скажу? — сказал я к своему собственному удивлению очень сдержанно и спокойно. — Это будет замечательная экскурсия.
Мы сразу как-то загорелись, оживились, будто бы нашли цель наших жизней, и уговорились обо всем этом в скором времени переговорить и твердо порешить. Мы готовили судьбу нашего нынешнего лета.
А в самом начале июня Лева и напишет о своих политических взглядах. И, как обычно, поведет запись стремительно, собранно, с единичными зачеркиваниями, остановками. Его ручка с медной пружинкой-накопителем, его самописка, которую он сам смастерил, почти безостановочно будет «выкладывать» масштабные строки. Он был хорошо подготовлен к подобному анализу событий.
У некоторых может сложиться впечатление, что, вероятно, в доме велись какие-то подобные разговоры, хотя бы строго наедине. Но кого с кем? В Левином домашнем окружении, среди знакомых, — полностью исключено: мать — костюмерша в театре, родственники — музыканты, художники. Ведущих военачальников, проживавших прежде в нашем доме и тоже верно оценивавших обстановку в мире, уже не было: они исчезли сразу. Исчезли и их дети, наши товарищи, или, как отметил Юра Трифонов, их тоже «затянуло в воронку», и они покинули «серый громадный, наподобие целого города или даже целой страны дом в тысячу окон». Но вообще не надо делать из Левы Федотова пророка: Лева был в ряду выразителей своего поколения, а не «мистическим явлением природы». Позволим себе привести рассуждения по этому поводу доктора филологических наук Всеволода Алексеевича Сурганова: «В его (Левы Федотова. — М. К.) необыкновенно-обыкновенной судьбе есть одно действительно удивительное обстоятельство: в своих юношеских дневниковых записях-размышлениях, относящихся к кануну Великой Отечественной, он, будучи человеком глубоко и проницательно мыслившим, внимательно следившим за событиями внешней и внутренней политики, сумел предсказать с удивительной точностью сроки нападения гитлеровцев и основное развитие военных действий в первый период войны, включая сюда успехи врага и наше отступление, направление главных вражеских ударов, героизм и потери наших войск, патриотический подъем народа и неизбежную нашу победу… рассматриваю эту прозорливость как еще одну, в данном случае особенно выдающуюся и характерную черту поколения, к которому он принадлежал… как юношу, сформированного своим удивительным временем, и как представителя поколения победителей, притом первого его ряда, первого эшелона, принявшего на себя самый страшный, коварный удар врага».
Артем Ярослав прислал из своего села Светличного письмо: «Леву помню именно таким, каким он изображен на фотографии в газете «Комсомольская правда» от 17 января 1987 года. Виделся я с ним, если не изменяет память, в последний раз у себя на Малой Грузинской 30 августа 1941 года, когда вернулся со строительства оборонительных укреплений. (Тёма, после исчезновения родителей, жил у бабушки на Малой Грузинской улице.) Лева что-то говорил о своих прогнозах в отношении войны, но я был так утомлен, что эта встреча представляется мне как в тумане. Если бы я знал, что эта встреча последняя и что мне никогда не будет суждено увидеть Леву, я вел бы себя иначе».
Лева с матерью эвакуировались из Москвы с детским театром в декабре 1941 года. Дневники остались в Москве, где и пропали, за исключением четырех тетрадей. Правда, может быть, уцелело еще несколько тетрадей, потому что Лева (как говорит мать) давал дневники читать и они могут оказаться на руках. Очень слабая надежда. Почти — никакая. Кому давал?
— Виола. А мать Виолы звали… Генриеттой Захаровной. Отца — Александром… Жили у метро «Красные ворота». Больше, Мишенька, ничего не могу вспомнить.
Во время войны тетради, вместе с некоторыми другими вещами, были отправлены на склад: в подвал 15-го подъезда. Это подтверждает старейшая сотрудница домоуправления Сергеева Мария Сергеевна. Может быть, значительная часть дневников затерялась там?
Двинемся дальше за Левиными рассуждениями о возможности войны, ее протечении и завершении уже на вражеской территории:
5 июня 1941 г. (продолжение)
Захват немцами некоторой нашей территории еще возможен и потому, что Германия пойдет только на подлость, когда будет начинать выступать против нас. Честно фашисты никогда не поступят! Зная, что мы представляем для них сильного противника, они, наверное, не будут объявлять нам войну или посылать какие-либо предупреждения, а нападут внезапно и неожиданно, чтобы путем внезапного вторжения успеть захватить побольше наших земель, пока мы еще будем распределять и стягивать свои силы на сближение с германскими войсками…
Слов нет — германский фашизм дьявольски силен, и хотя он уже немного потрепался за времена оккупации ряда стран, хотя разбросал по всей Европе, ближнему Востоку и северной Африке свои войска, он все же еще, вылезая только на своей чертовски точной военной машине, сможет броситься на нас.
4 июня 1941 года (это накануне Левиной записи) Гальдер занес в свой дневник: «В первой половине дня — обсуждение восточных проблем с начальниками штабов, находящихся на Востоке… Общие вопросы операции «Барбаросса». Тактические вопросы. Применение дымовых завес при форсировании рек… Ввод в бой пехотных дивизий с началом наступления танковых групп… Не стремиться к «локтевой связи» с соседом… Выдвинуть вперед противотанковую артиллерию. Прикрытие войск с воздуха… Наступление и преследование в ночных условиях. Опыт боев в Греции! Внезапность!» И все записи — опять старым стенографическим габельсбергским шрифтом.
А это пишет Лева:
Я только одного никак не могу разгадать, чего ради он (германский фашизм. — М. К.) готовит на нас нападение! Здесь укоренившаяся природная вражда фашизма к советскому строю не может быть главной путеводной звездой! Ведь было бы все же более разумно с его стороны окончить войну с англичанами, залечить свои раны и со свежими силами ринуться на Восток, а тут он, еще не оправившись, не покончив с английским фронтом на Западе, собирается уж лезть на нас. Или у него в запасе есть, значит, какие-нибудь секретные новые способы ведения войны, в силе которых он уверен, или же он лезет просто сдуру, от вскружения своей головы, от многочисленных легких побед над малыми странами.
