Трамваи проходили близко и очень железнодорожно гремели. Давно не ремонтированные потолки и стены трескались, разрушались. Но ничего не поделаешь — жизнь современного города. Хотя можно было бы, конечно, поделать — поставить дом на капитальный ремонт: все-таки Михаил Юрьевич Лермонтов.

— В доме были камины. Я их застала. Из красного кирпича с отделкой. Большие. Разобрали на стройматериалы.

— Кто разобрал?

— Неведомо кто. Понадобились, и все тут.

Открылась дверь, и тихонько протиснулся в коротких штанах, в клетчатой рубашке, один чулок приспустился, маленький рыжий мальчик с неровно подрезанной челкой.

— Мой друг Рома, — сказала Васильева.

— Тетя Дина, вы приехали? — спросил Рома, что, впрочем, было совершенно очевидным, — тетя Дина приехала. Углядел Рома и виноград, подсел к нему: — Можно? — И потом добавил: — А меня в деревне подстригли. — И повращал головой, чтобы мы рассмотрели стрижку.

Мы рассмотрели.

— Рома тоже из лермонтовской квартиры, как вы понимаете. Он еще в детском саду.

— В старшей группе, — уточнил Рома, набивая рот виноградом. — Скоро в школу собираюсь.

— Дина Афанасьевна, вы давно живете в квартире?

— С шестьдесят первого года. Приехала из Москвы. Детство и юность провела на Клязьме.

— На Клязьме родилась и провела юность Н. Ф. И. — Наталья Федоровна Иванова. Вы помните, кто это в судьбе Лермонтова?

— Конечно. Н. Ф. И. была дочерью драматурга. Я читала о ней в той же книге, где фотография моего окна. Поселилась она с мужем в Курске, что ли.

— В Курске, — подтвердила Вика. — У Натальи Федоровны был альбом со стихами Лермонтова.

— У меня альбома нет, — улыбнулась Дина Афанасьевна. — Но комната его есть.

Опять громко, железнодорожно прошли сразу несколько трамваев. С потолка слетели кусочки побелки. Подобные кусочки я увидел, как только вошли в комнату.

— Сыплются ангелы… — сказала с грустью Дина Афанасьевна. — Разрушается дом. Я мечтаю когда-нибудь набрать на своем линотипе текст ко всем людям, чтобы они помогли спасти квартиру Лермонтова, спасти ради будущего таких вот ребят, как Рома. Когда Рома подрастет, может и не простить того, чему был невольным свидетелем в детстве, чего не понимал по возрасту, а с возрастом понял.

Трамваи все продолжали железнодорожно грохотать, и продолжали сыпаться лермонтовские ангелы. Трескались глубоко прогнившие потолочные перекрытия.

— Наведывались из Драматического театра имени Пушкина, когда еще были камины. Срисовали их для каких-то декораций. И вот, пожалуй, все о квартире. Прежние жильцы поумирали, старожилов не осталось, которые могли бы дополнить мой рассказ.

— Дина Афанасьевна, значит, получается так — первая комната ваша, потом…

— Потом живет Зинаида Ивановна Салдарева, пенсионерка, потом Рома с мамой. Дальше — молодые семьи. И все мы, очевидно, Лермонтовы. Но мое окно считается основным, что ли. Видимо, здесь был кабинет Михаила Юрьевича или его любимое место для работы.

Пока мы разговаривали, я подошел к окну, к зеленой густой ветке, как у Ярмолинских.

Окно было открытым, и, может, поэтому особенно врывался грохот трамваев. Подъехал туристский автобус. Остановился. Гид показывал на окно Васильевой. Конечно, рассказывал о Лермонтове, о стихотворении «Смерть поэта».

Современники в конце концов единодушно признали: навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление.

Да. Навряд ли. Император объявил их «непозволительными».

Доски об охране государством дома Лермонтова пока что нет. Надеемся, появится. Вы всегда сможете спросить об этом Дину Афанасьевну Васильеву или мать мальчика Ромы Таню. Эти люди сохраняют тепло этого дома, сохраняют Лермонтова. Только что нам сообщили из Ленинграда, что пенсионерка Зинаида Ивановна Салдарева умерла, и в ее комнате поселились новые жильцы. Комнату хотят полностью переоборудовать: естественное желание, что поделаешь.

В каждый приезд в Ленинград мы с нашей ленинградской знакомой Аллой Дмитриевной Загребиной наведываемся к трем мастерицам гобеленов на улицу Красную, бывшую Галерную, в дом № 47, где дальше, по бывшей Галерной, была квартира Пушкина.

Гобеленщицы Инна Рахимова, Наташа Еремеева и Марина Ганько.

У них мастерская. Сейчас в ней была натянута основа для гобелена, размером в театральный занавес. Мы были и в их прежней мастерской, помещавшейся совсем недалеко от Мойки на улице Желябова. Имелся выход на крышу. На крыше мы стояли и смотрели на город, на Мойку, на последнюю квартиру Пушкина.

Мастерская на Красной тоже на самом верхнем, четвертом этаже. И тоже совсем недалеко от квартиры Пушкина — но первой семейной в Петербурге, дом № 53. В мастерской — эскизы, наброски, рисунки, старинные костюмы, убранства, корзины с клубками разноцветных бумажных ниток, шерсти, вигони, мотками золотого и серебряного шнура, тесьмы. Кресла по углам, покрытые кусками гобеленов. Комод. На комоде — искусно сделанные из накрахмаленных кружев шкатулки. Большой круглый стол, заваленный обрезками бумаги, металлическими линейками, коробками с красками, банками и баночками, из которых торчали кисти, ножницы, цветные карандаши, гусиные перья, костяной нож для разрезания бумаги. На краю стола — кофейник, окруженный чашками, раскрытые пачки вафель и печенья: в этой мастерской работают три молодые женщины с длинными и сильными пальцами арфисток. Труд их ручной, тяжелый и древний. Они сами готовят пряжу, сами создают эскизы гобеленов, сами работают над ними до последнего, скрепляющего уже готовый гобелен узелка.

Перед спущенной с потолка основой гобелена находятся леса, похожие на те, которые применяются при строительстве домов: художницы поднимаются на них и «строят» свои огромные произведения — продергивают между вертикально натянутыми с помощью отвесов струн основы будущего гобелена клубки цветных, подобранных по рисунку, ниток и потом металлическими гребенками плотно сбивают их, «соединяют воедино». В день удается сбить, «соединить» до пяти-шести сантиметров по всей длине гобелена. Устают пальцы, глаза, затекает спина. И, тогда, спустившись с лесов, можно включить легкую музыку и легко подвигаться под ее такты или сесть на диван, на который из верхних окон стелется светоносная дорожка, и расслабиться на неярком балтийском солнце. Взять вафлю или печенье и поглядеть на работу со стороны — как получается. Помассировать пальцы или поводить по ним, по самым кончикам, губами.

Мне, как всегда, было дозволено взобраться на леса и тоже и на этот раз попробовать силы в работе: создавался гобелен, который должен был действительно служить театральным занавесом в театре имени Навои, в городе Навои. Рядом стоял картон с рисунком, и можно было представить себе, каким гобелен-занавес будет в окончательном виде.

Гобелены этих художниц висят во многих городах страны, и, конечно, в Ленинграде. Плывут по Неве парусные корабли, скользят гребные лодки, сверкает шпиль Петропавловского собора — «Красуйся, град Петров…».

Один из последних гобеленов работы Инны, Наташи и Марины находится в гостинице «Москва».

Я сказал Инне:

— Сделайте на тему «Пушкинско-лермонтовский Петербург»: Мойка, Зимняя канавка с мостками, Демутов трактир, Дворцовая площадь.