Теперь нам с Викой требовался непродолжительный перерыв, такое вот плавание, чтобы отдохнуть, но и не утратить приобретенного состояния выставки, состояния пушкинского Петербурга. Мы плыли, гуляли по Неве на пироскафе пушкинским маршрутом к Кронштадту и обратно. Плыли, чтобы вернуться в бывший Конногвардейский манеж, где нам предстояло осмотреть еще экспозиции пушкинских афиш за многие годы. Светлана Васильевна Павлова подарила нам афишу, посвященную этой выставке. Повезем в Москву. А еще прежде подарила афишу своего музея-лицея и музея-дачи А. С. Пушкина, которую мы называем «Белой». Нина Ивановна Попова подарила, конечно, «Дом на Мойке». Из Парижа мы получили фотокопию афиши выставки к столетию гибели Пушкина и фотокопию снимка организатора выставки Лифаря.

Шумят колеса пироскафа. Петербург по-прежнему убегает от наших глаз. А сели мы на свой пироскаф совсем недалеко от Мошкова переулка, от «львиной пещеры» Одоевского, до которой от Конногвардейского манежа прошли по набережной пешком, потому что на этом отрезке пути не курсировал омнибус. К концу дня мы опять будем на выставке, и мне кажется, что я вновь на какое-то время застыну перед тремя портретами Макарова или буду переходить от портрета Натальи Николаевны к портрету Пушкина Линева.

На этот раз в Ленинград мы вырвались только на три дня.

Нина Ивановна Попова только что пришла с Арбата — она смотрела, как завершили реставрацию пушкинской квартиры.

— Замечательно. Я поражена отделкой — лепнина, оконные и дверные проемы, печи, паркет. Окраска стен. Все мягко, чисто. Совсем недавно мы у себя на Мойке, продолжая натурные исследования, обнаружили, что окраска стен была не сплошная, а квадратами, зеркалами. Представляете себе? Ну вот где у вас к стенам прислоняются стулья, диван, кресла — там шел другой, защитный цвет. Но все в мягких тонах. Не голубой, желтый, зеленый, а голубоватый, желтоватый, зеленоватый. Палевая гамма. И главный тон, — Нина Ивановна даже замолчала: этот главный тон особенно ее волновал. — Жемчуг… Жемчужный. Такова, вероятно, была квартира Александра Сергеевича.

Я отчетливо ощутил слова Нины Ивановны. Квартира Пушкина на Мойке — жемчужная, палевая. Как жемчужное ожерелье… Во всяком случае, на данном этапе натурных исследований это выглядит именно так.

— Я раньше не очень представляла себе понятие «интерьер пустоты». Здесь, на Арбате, в пустом доме, в пустой квартире, которая никогда еще не бывала квартирой-музеем, вдруг остро это поняла. Предельная реальность. Это если недостаточная реальность в интерьере, в вещах. Лучше, гораздо лучше, для меня во всяком случае, пустота. Да. Пустота арбатской квартиры Пушкина, ее отделка были для меня пушкинскими. Вполне. Плюс собственное настроение, конечно. Вы понимаете, что я хочу сказать? — Нина Ивановна волновалась. Когда дело касалось «практического пушкиноведения», она всегда преображалась. В ней проступал активный боец. Нина Ивановна продолжала: — Да. Когда плюс собственное настроение. Именно. Тогда — предел. И Арбат, и снег, и морозец на стеклах, который отгораживает от современности, вносит исконную тишину. И кажущееся потрескивание дров в печах, и звон посуды в буфетной, и скрип дверей. И ранние арбатские сумерки-шорохи. Праздничное чувство ожидания. Я ожидала появление в квартире Пушкина и Натальи Николаевны, чтобы квартира мигом полностью ожила, засверкала, засмеялась! Даже не просто праздничное чувство ожидания, а какого-то волшебного томления, когда невозможно успокоиться, когда мечта гораздо сильнее реальности.

— Сила воображения важнее знаний, — добавил я словами Эйнштейна.

Мы, конечно, сидели у нашего окна. Медленно падал длинный безветренный снег, медленно, не спеша связывал, соединял настоящее с прошлым — нас, с проспекта Калинина, со старым Арбатом. Нас с нами же. Нас — с будущим.

— Вы должны, не откладывая, пойти в квартиру, — говорила Нина Ивановна. — И с этим вот воображением, которое важнее знаний. Квартира пуста, и она пушкинская сейчас.

Я подумал, что телефонный звонок, который я когда-то слышал в квартире, теперь никак не должен быть. Мне казалось, что он по-своему оживлял, пробуждал квартиру. Теперь, значит, все иное. Теперь настоящее пробуждение, потому что безоговорочно верил Нине Ивановне. Уж кто-кто, а Нина Ивановна, «проживающая» много лет в квартире на Мойке, понимает, что такое квартира Пушкина и когда квартира становится именно квартирой. Подлинной. И вы в этой реальности, счастливо избегающие нынешнюю реальность на необходимые вам минуты или часы.

— Мы пойдем, — сказала Вика. — Незамедлительно. — Вика, конечно, тоже безоговорочно верит Нине Ивановне, ее состоянию правды, как верю и я.

— Знаете, — говорит Нина Ивановна. — Уезжаю из Москвы с чувством, что первая квартира Пушкина получилась для меня вот в этом сейчас виде, — подчеркнула Нина Ивановна. — Именно в этом виде.

— Если это говорите вы… хозяйка его последней квартиры… — кивнул я.

Мы смотрим из нашего окна на Большое Вознесение и проглядываем путь, по которому ехали с венчания Пушкин и Наталья Николаевна. Нина Ивановна впервые у нас, и она понимает, почему Валентина Михайловна Голод хочет отсюда снять панораму города и отправить русским родственникам в Париж.

— Здесь началась ваша книга? — спросила Нина Ивановна, все еще наслаждаясь видом на Вознесение, на Тверской бульвар, на старый Арбат. — Я теперь вас понимаю.

— Началась книга в Москве, перекочевала к вам в Ленинград, — сказала Вика. — Двинулась в Крым, потом на Кавказ, потом снова в Крым, потом в Пушкинские Горы, в Пензу, в Тарханы, а потом… потом снова и снова в Ленинград. И снова в Москву, на старый Арбат.

Мы рассказываем Нине Ивановне о Елене Дмитриевне Гутор-Кологривовой, о Казачкове и Григорове, об академике Веселовском и оставленных им записях. О Наталье Сергеевне Шепелевой — у нее есть несколько подлинных гончаровских предметов. Может быть, послужат «отправной точкой» для будущих комнат Гончаровых: Нина Ивановна занята поиском вещей для экспозиции в комнатах сестер Натальи Николаевны. Рассказали и о другой нашей знакомой Ксении Любомировой из рода Гончаровых по линии старшего брата Натальи Николаевны Дмитрия Гончарова. По профессии Ксения гидролог, недавно была у нас в гостях. Конечно, беседовали о Полотняном Заводе. Она имеет вещи с Завода, фамильные. Мы, правда, не видели. Подыскивает Нина Ивановна вещи и для «интерьера Волконских»: по археологии — это парадные залы Волконских 1780 года. Они над квартирой Пушкина. В залах — остатки карнизов, пилястров, узоров, отделки стен тоже «на зеркала». Кружевные росписи вокруг «зеркал». Места, где были камины. Так что дом Волконских будет восстановлен как дом Волконских. На реставрации работают и добровольцы — приходят семьями. Работают и школьники бывшей 2-й Петербургской гимназии, а теперь школы № 232. Во дворе дома — решено уже — будет булыга. Останется скверик с банкетным кустарником, скамеечки, которые стояли всегда. Люди, как и прежде, смогут приходить к Пушкину и проводить свои белые ночи в белые ночи, как это было и прежде.

По ленинградскому телевидению прозвучало обращение к жителям города:

— Для квартиры Пушкина нужны два зеркала в рамах красного дерева не шире 70 сантиметров и не выше 160 сантиметров. Горка, этажерка в два или в три яруса и дамский секретер. Все вещи обязательно первой трети XIX века.

— Вы писали, что в квартире Ярмолинских карамзинские двери? — вспомнила Нина Ивановна.

— Да. Зарисовал их.

Достаю записную книжку. Нахожу рисунок, протягиваю Нине Ивановне. Она рисунком довольна. Умел рисовать мой отец, немного рисую и я. Мой отец рисовал Остафьево, делал этюды в Бахчисарае, Гурзуфе, Ялте, Мисхоре. Его картины и этюды висят у нас дома, те, которые сбереглись после войны.

— Дайте мне номер телефона Ярмолинских.

Вика диктует номер.

— Окна их квартиры — на Летний сад. Три окна. Крайнее — лермонтовское, — говорю я.