Мы поехали в Лицей, где временно находятся на хранении личные вещи семьи Пушкина из квартиры на Мойке, и попросили хранителя вещей Алевтину Ивановну Мудренко показать коралловый браслет Натальи Николаевны. Объяснили: хотим сфотографировать, снимок передать Наталье Сергеевне Шепелевой. Браслет массивный, с античным сюжетом. Подарок Сергея Львовича невестке не назовешь изящным. Но тем не менее Наталья Николаевна его носила.

Положили браслет на лист белой бумаги. Рядом положили еще золотое колечко. Тоже принадлежало Наталье Николаевне. Подарил его Пушкин жене в годовщину обручения. Совсем простенькое, с небольшой овальной бирюзинкой. Внутри кольца гравировка на французском языке: AP 6 avril 1832.

Алевтина Ивановна сказала:

— Когда достаю кольцо и смотрю на него, думаю — прошло полтора столетия, а бирюза не угасла. Светлая. Наденьте кольцо. Согрейте его.

Вика растерялась.

— Наденьте: бирюза любит живое тепло. У вас маленькая рука. Подходящая.

Кольцо было маленьким.

— Наденьте ради Натальи Николаевны.

Вика наконец надела. Да, Вика растерялась. Ничего подобного в обычной жизни произойти не могло — ни в Викиной, ни в жизни другой какой-нибудь женщины в наши дни. Надеть это кольцо и согреть его хотя бы несколько минут теплом своей руки, потому что бирюза, лишенная воздуха и тепла, умирает.

После нас, в феврале 1986 года, у Алевтины Ивановны побывал писатель Виктор Петрович Астафьев. Он видел перстень Пушкина с изумрудом, который хранился у Даля и о котором Даль говорил: «Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы…» Видел Виктор Петрович и часы поэта. Это они лежали у изголовья Пушкина, уже умирающего. До сих пор сохраняют пушкинскую секунду жизни, смерти и бессмертия. И я уверен, что от всего увиденного Виктор Петрович Астафьев по меньшей мере ощутил то же, что и Даль: искорку, пробежавшую с ног до головы…

Александр Сергеевич Пушкин. Стоит в Москве, на Страстной площади — площади Пушкина, распахнув бронзу плаща, левая нога сдвинута с пьедестала; одна рука заложена за спину, в ней — шляпа.

Все собирали деньги на памятник поэту. Вся Россия. Сооружен народным иждивением. И все ждали, и нам завещали ждать.

Поэт, ты видишь, нас ждущих?

— Громодержавный орел! — воскликнул в свое время Денис Давыдов.

Бирюза, может быть, самый волшебный, самый таинственный камень. В Египте, в Палестине был культ бирюзы. Находим ее в древних мексиканских гробницах. Ацтеки складывали из бирюзы и кусочков золота свои портреты. Ее тона вошли в голубые цвета испанского искусства. А в Иране бирюза память о тех, кто умер от любви.

Кольцо с бирюзой у Натальи Николаевны. Кольцо с бирюзой у Пушкина. Потом его получил от умирающего друга Константин Данзас, но через 25 лет потерял. Кольцо с бирюзой у Лермонтова. Опись «Имения», оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова. Учинена июля 17 дня 1841 года. Под № 89 в описи имения значился «Перстень Англицкого Золота с берюзою». Сохранилось только одно кольцо Натальи Николаевны, то самое, которое надевала Вика.

Где сейчас пушкинское? Где лермонтовское? Будем сохранять одно, которое осталось. Бирюза память о тех, кто умер от любви. Кольцо Лермонтова с бирюзой было кольцом памяти о любви? К кому? К Наталье Ивановой? Наталья Иванова — «мраморный кумир», «бесчувственное божество». Память о милой, умной, как день Вареньке? «…натура пылкая, восторженная, поэтическая… Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно…» — отмечает Аким Шан-Гирей. Похоронена Варенька в Малом соборе Донского монастыря.

— Странно, что где-то, может быть, бродит по свету пушкинское кольцо с бирюзой, — сказала Вика.

— И лермонтовское.

— И лермонтовское. Может быть, в Египте, а может быть, и в Испании.

— Ты не забыла — на дне реки Невы лежит золотая пушкинская монета…

— Как ты думаешь, а почему именно серебряную копеечку он выбрал себе как счастливую?

— Я думаю, потому что на ней был изображен всадник с копьем. Всадник вышел, чтобы победить, — так написано в древних сказаниях.

— Давай постоит у окна, — предложила Вика.

И мы подошли к нашему окну. Молчановка, кусочек старого Арбата, Никитские ворота с храмом Вознесения, Тверской бульвар и новое здание МХАТа, дом № 22, — место, где когда-то стоял дом Кологривовых. МХАТ должен создать постановку — бал у Кологривовых. Иначе быть нельзя: сюда придет Пушкин. Придет Лермонтов. Сюда приедет хрустящая от мороза счастливая карета. А в карете — Наташи.

— В голкондских алмазах, — напоминает мне Вика.

— Нет. Голкондских алмазов дожидаться не намерен, — отвечаю я вполне серьезно. — И вывезу их в бусах.

Вика смеется:

— Африканец. Аннибал.

— Всадник вышел, чтобы победить.

А приедет ли карета? Которая счастливая? Кто и за что может поручиться?..

Слуги получили приказ: никого не принимать.

Франция. Городок Сульц-ан-форе в Эльзасе. Пасмурно. Зима. Стужно, колко, провинциально тихо, безмятежно. В парке старый фамильный особняк, но который здесь называют замком: розовые ковры, штофы, вызолоченные филенки, печи из цветных изразцов на низких ножках. Копии с фресок великих итальянцев, охотничьи трофеи, фамильные портреты, фамильное серебро. Севрские и мейсенские фигуры и вазы, коллекции египетской и византийской бронзы. Хозяин замка барон, недоучившийся ученик Сен-Сирской военной школы в Париже, участник контрреволюционных отрядов герцогини Беррийской, прусский унтер-офицер, кавалергард в Петербурге по протекции сына прусского короля, прикрыв ноги лисьим одеялом, расположился у камина: в этот день он никого не принимал. Тяжелая к старости седая борода могла переменить его лицо, но не его жизнь, хотя он никогда не верил в судьбу, в предопределение, — откровенно искал успеха, карьеры, денег, учреждая кредитные банки, страховые и промышленные общества. Уже и после смерти жены пытался судиться с ее братьями в России, чтобы отсудить у них долю наследства жены, и по этому поводу обращался даже к Николаю I. В Париже, рядом с театром Елисейских полей, на улице Монтень, построил трехэтажный дом.

Сейчас барон сидел в своем замке в Эльзасе. Тоже три этажа. Камин затухал, барон не двигался. В доме — он и слуги. Жена давно умерла. Он велел не трогать ее кровать, и кровать до сих пор стоит на прежнем месте, с нее он только что снял старое лисье одеяло.

Приказ по Кавалергардскому ее величества полку о разрешении поручику, барону вступить в брак с фрейлиной двора ее величества и по сему случаю не наряжать его ни в какую должность в продолжение пятнадцати дней. Бракосочетание в Петербурге в двух церквах: по католическому обряду в церкви святой Екатерины и по православному — в Исаакиевском соборе при Адмиралтействе. Тоже было пасмурно, тоже была зима. Свидетелями расписались барон Геккерн, граф Г. А. Строганов (отец Идалии Полетики и родственник сестер Гончаровых), атташе французского посольства д’Аршиак, лейб-гвардии Гусарского полка поручик Иван Гончаров (брат невесты) и полковник Кавалергардского полка Александр Полетика. Он всех их сейчас перебирал в памяти. Жена немедленно и радостно вошла в его семью: «Я надеюсь, что муж мой так же счастлив, как и я». А его счастье с ней было полным? «В одном тебе все мое счастье, только в тебе, только в тебе…» — повторяла она ему и при этом напоминала, что пожертвовала родиной и что возврата на родину ей не будет. К чему эти досужие мысли. Жена умерла и лежит в земле этого французского городка: на могиле, как тому и полагается, большой белый каменный крест и такая же каменная плита, а в доме ее большой портрет среди всех прочих фамильных портретов.