— Смело говорите, товарищ Сиверс, смело! — Троцкий усмехался, даже как будто одобрительно. — Но ведь наступление и впрямь успешно началось? Как по маслу, не так ли, товарищ Бешанов?

Сиверс не сдавался. Рядом с ним тесно стояли штабные, и «военспецы», и те, кто ещё полгода назад и не помышлял о военном деле. Все — сильные мужчины не робкого десятка, все при оружии. И Сиверс решился.

— Очевидно, гражданину Бешанову больше пришлось бы по нраву, если бы мы сейчас умывались кровью, так?

— На понт не бери, начальничек, — Бешанов не сменил позы, так и сидел, развалясь, в своём кресле. — Говорю тебе, Сиверс, я подлянку фараоновскую за три версты чую.

— Товарищ народный комиссар! — Сиверс вытянулся в струнку, рядом с ним так же встали по стойке «смирно» кадровые военспецы, а, после мгновенного колебания — и остальные красные командиры. — Я не знаю, в каком качестве здесь пребывает этот гражданин, — комфронта вновь сделал акцент на слове «гражданин», — и почему он позволяет себе подобное. Если вы, товарищ народный комиссар, самолично утвердив своей подписью приказы штаба Южфронта, недовольны мною, как его командиром — снимайте с должности, но терпеть выходки этого… этого уголовника я не намерен!

Бешанов нагло закинул ногу на ногу, покачивался до блеска надраенный сапог. Гневные словеса Сиверса его нимало не задели и даже не взволновали.

— Вы, товарищ Сиверс, прямо как и не большевик, не красный командир, — Троцкий улыбался. — Товарищ Бешанов не «гражданин», а начальник секретно-исполнительного отдела ВЧК; и здесь он со специальным заданием: проверить, не работает ли тут разведка белых, нет ли здесь их агентов.

— Агентов искать, бесспорно, следует, товарищ нарком, — спокойно сказала вдруг Ирина Ивановна. — Вопрос только в том, где именно их искать. Мы вот, например, с товарищем комфронта проверили всё организацию секретного документооброта, усилили контроль за вольнонаёмным персоналом…

— А с тобой мы ещё поговорим! — Бешанов вдруг резко поднялся. — В Питере разговора не вышло, ничего, здесь закончим!

— Тихо, — негромко сказал Троцкий и, удивительное дело, Бешанов мгновенно осёкся. — Не горячитесь, товарищи. Большевик — это прежде всего холодная голова. Товарищ Сиверс! Вам самому успех первого дня не кажется подозрительным?

— Никак нет, товарищ нарком!

— Почему? У Егорова на Юго-восточном такого глубокого прорыва нет.

— У Егорова казачьи земли, он прямо в области Вёшенского мятежа наступает. Ясно, там из-за каждой стрехи в спины палить будут. А у нас здесь области русские, крестьянские. Они продразвёрсткой хоть и не шибко довольны, но беляков ненавидят, — Сиверс говорил уверенно, с напором. — Это раз. Второе, не знаю, как Егоров разведку у себя поставил, а вот у нас товарищ Шульц, хоть и зам по оперативному разделу, но разведкой занималась самолично, множество ценных сведений было собрано!

— Это как же? — заинтересовался Троцкий.

— Нет, за линию фронта я не ходила, товарищ нарком, — товарищ Шульц позволила себе лёгкую, почти незаметную улыбку. — А вот с бабами говорила. Бабы, они сейчас туда-сюда шмыгают, тут что-то продадут, там на что-то сменяют, здесь что-то купят. Мужики-то большей частью или дома сидят, или в армии…

— В какой? — тотчас перебил Лев Давидович.

— В обеих, товарищ нарком, — Ирина Ивановна оставалась очень спокойна. — Куда мобилизовали. Вот бабы и бегают. Всё видят, всё слышат. И языками мелят, само собой. Вот мы баб-то и слушали. Потом, конечно, перепроверяли, слухи отсеивали, выдумки, прочее… Вот и нашли слабое место!

— Значит, местное население, раз. Разведка, два. Что ещё, товарищ Сиверс?

— Артиллерийское наступление, товарищ нарком. Собрали все тяжёлые орудия в один кулак. Аэростат подняли, с наблюдателями. И накрыли все выявленные разведкой цели. Товарищ Буденный вот докладывал — батарей у беляков разгромлены нашим огнём, много побито и брошено!

— Учёт трофеев ведётся?

— Так точно, товарищ нарком. Только с тех трофеев толку немного — обломки одни. Что сгорело, что осколками посекло.

— То есть орудия белые не бросили?

— Исправных совсем мало. Всё остальное только на лом и годится.

— У царских войск плохо с артиллерией, — вступила Ирина Ивановна. — Поэтому ясно, что орудия они спасали любой ценой.

— Возможно, возможно… — бормотал Троцкий, вглядываясь в карту. Прерывистые красные линии оказались глубоко в белом тылу, окружение грозило всей воронежской группировке противника.

— Чего они ждут, спрашивается?

— Надеются нас остановить на тыловых рубежах, потому там быстро и отходили — чтобы подтянуть резервы. Воронеж им необходим как ступенька для наступления на Москву, за него они будут драться.

— Что ж, нам их упорство на руку, — заключил нарком. — Товарищ Сиверс! Вы готовы к развитию успеха?

— Так точно, готов, товарищ Троцкий. — Однако…

— Никаких «однако»! Если бы мы колебались и медлили перед октябрьским переворотом, ничего бы у нас не вышло. Зиновьев и Каменев нас, помнится, запугивали, дескать, в столице у Временного Собрания и немецкие части, и юнкера, отлично вооружённые, готовые драться, и казаки, и гвардия может вырваться из стрельнинского окружения — нельзя, мол, выступать! Но мы их не послушали, да, не послушали! Действовали смело, решительно, и добились полного успеха. Вот и вы тоже — не медлите, углубляйте прорыв, вводите резервы, сейчас не до сбережения чего бы то ни было! Преступлением перед революцией будет упустить такой шанс!

— Безоглядное продвижение вперед без должного закрепления на позициях… — начал было Сиверс, но Троцкий лишь отмахнулся.

— Медлить нельзя, товарищ комфронта, понятно вам это или нет? Нельзя! Белые вот-вот сообразят, чем им грозит наш прорыв, поймут, что нас уже не остановить и начнут отход от Воронежа, выскальзывая из нашего капкана. Это, конечно, тоже будет успех — отбросить их на юг. Но не тот успех, что нам требуется!

— Вас понял, товарищ нарком.

— Что-то быстро вы согласились, — Троцкий пронзил Сиверса взглядом. — Небось думаете, мол, пусть начальство это уедет, а мы тут сами обделаем, как считаем нужным? Нет уж, дудки! Никуда не уеду, буду следить! Егоров на востоке отстаёт… так что от вас теперь зависит куда большее, чем вам казалось. Наступление вести со всей пролетарской энергией, яростью и отвагой! Все резервы — в дело! К чему они нам, если белые отступят, вырвутся из ловушки? Теснить силы контрреволюции на юг мы сможем и так. Но надо не выталкивать их, а окружать и уничтожать! Чем решительнее будут наши победы, тем внимательнее и пристальнее станет мировой пролетариат смотреть на нас, тем скорее он сам убедиться в действенности вооружённой борьбы за свободу, и тем скорее вспыхнет мировая революция!

Закончил речь свою товарищ нарком словно на митинге — стоя, взнеся сжатый кулак и обводя всех собравшихся огненным взором. Говорить Лев Давидович умел. Не сбивался, не мямлил, не тянул — фразы лились потоком, без малейших сбоев, «как по писаному».

Правда, Бешанова с ним сегодня не было. Говорили, что он сидит безвылазно в здании Харьковской ЧК, держа при себе для поручений коменданта Фукса и командира расстрельного взвода Саенко; а вот Нифонтов постоянно отирался в штабе фронта, без каких-то ясных полномочий и дел. Красные командиры, даже и те, что из пролетариата, его сторонились, военспецы смотрели с брезгливостью.

Ирина Ивановна печатала очередную пачку приказов, когда Нифонтов вдруг возник на пороге её отдела (именно её, потому что начальник его так в штабе и не появлялся, занятый какими-то особо секретными и одному товарищу Троцкому известными вещами).

Костя отпустил жидковатые усики, носил щёгольские сапоги на изрядном каблуке, чтобы казаться выше и значительнее. Перетянут ремнями, словно красотка корсетом; справа маузер, слева шашка.

— Где последние донесения от передовых отрядов? — поинтересовался он голосом, что, наверное, ему самому казался сильным, властным и значительным. — Мне сказали, что вы забрали их все. Дайте, мне они нужны.