— Недолго, — эхом откликнулась Ирина Ивановна.

— Мы, большевики, приведём народ к счастью! — стукнул кулаком комиссар. — А теперь… вы позволите подвезти вас до дома, товарищ Ирина?

— Буду вам очень признательна, товарищ Михаил, — улыбнулась Ирина Ивановна.

…Грузовик остановился на Шпалерной, возле дома 34.

— Дом архива и служащих министерства императорского двора, — комиссар явил неплохое знание петербургской топографии.

— Совершенно верно, моя подруга — дочь мелкого чиновника в бывшем министерстве, — Ирина Ивановна поставила ботик на булыжную мостовую. — Теперь вот приютили меня.

Кажется, товарищу Михаилу очень хотелось надеяться на продолжение, однако его новообретённая соратница лишь улыбнулась на прощание и по-мужски протянула руку:

— Тогда до завтра, товарищ Михаил?

— Так точно, — выпалил он, словно перед начальством, и смутился, сам не зная, с чего. — С вашего разрешения, товарищ Ирина, я заеду за вами? Скажем, в девять утра? Постараюсь, чтобы всё уже было, и «люгер» для вас чтобы был тоже.

— Благодарю, — вновь улыбнулась она.

— Да, и вот, возьмите, — заторопился комиссар, протягивая ей большой красный бант. — Приколите… на пальто. Мандат — хорошо, но и бант не помешает.

Ирина Ивановна вновь кивнула, быстро добежала до парадного. Комиссар застыл на подножке грузовика, глядя ей вслед и отчего-то хмурясь.

Она почувствовала его взгляд, обернулась вопросительно.

— Хочу удостовериться, что с вами всё в порядке! — заторопился комиссар. — Где этот каналья дворник, буржуй недорезанный⁈

— Помилуйте, товарищ Михаил, ну как же так: дворник — и «буржуй»?

— Простите, вырвалось, — товарищ Михаил опять смутился.

Меж тем дверь запертого по ночному (и вообще тревожному) времени парадное распахнулось, появилась бородатая физиономия дворника. Ирина Ивановна поспешно сунула ему монетку, исчезая в проёме. Угостив комиссара весьма неласковым взором, дворник с шумом захлопнул тяжёлую дверь.

— Ишь, контра… — пробормотал Жадов. — Ладно, поехали в расположение, Егор!..

Петербург, 31 октября 1914 года

В девять утра грузовик «русско-балт» М24–40 уже стоял возле подъезда дома номер 34 по Шпалерной улице.

Ирина Ивановна Шульц появилась из дверей минута в минуту. На лацкане пальто — красный бант.

— Товарищ Ирина! — комиссар соскочил на мостовую, галантно протянул руку. — Садитесь, садитесь скорее. Едем, дел много…

— Каких же, товарищ Михаил?

— Ну, во-первых, паёк ваш. Вы вот ели утром?.. Небось ведь нет!..

— Полночи гремело, лавки все закрыты, — кивнула Ирина Ивановна. — Так что не откажусь, товарищ Михаил. Подруга моя со стариком-отцом тоже сидят без единой крошки, все запасы прикончили.

— А они как? — подозрительно осведомился комиссар. — Наши? Или небось нет?..

— Подруга моя — наша, — мигом ответила Ирина Ивановна. — А отец… ну, старорежимный он, конечно, но — сочувствующий.

— Это вы хорошо сказали — «старорежимный»! — одобрил Жадов. — Едемте, едемте! Сегодня такой день… такой день будет!..

— Какой же? — невозмутимо поинтересовалась товарищ Ирина, устраиваясь на переднем сиденье грузовика.

Комиссар только сделал загадочное лицо.

— Трогай, Егор, трогай, да живее! Товарищ Ирина, «люгер» вам тоже подобрали. И с кобурой!..

— О, благодарю!..

В бывшем полицейском участке Жадов торжественно вручил «товарищу Ирине» новенький, в заводской смазке, «люгер», столь же новенькую кобуру, три запасных обоймы и целый кофр с патронами.

И, конечно, простодушный комиссар даже не заметил едва дрогнувших губ m-mlle Шульц. И не догадался, что думает она сейчас о том разгромленном магазине, откуда появилось это великолепие, и о том, что случилось с его хозяевами, живы ли они вообще?..

Но вслух она, само собой, ничего не сказала. Только поблагодарила — и за «люгер», и за аккуратно, по-прикащически перевязанный шпагатом пакет вощёной бумаги, где имелись и мука, и сахар, и соль, и крупа, и консервы, и даже табак.

— Пейте чай, товарищ Ирина. Вот сахар, только что покололи…

— Спасибо, товарищ Михаил. Но я без дела сидеть не привыкла и даром пайки получать тоже. Я готова исполнять задания пар… то есть трудового народа!

— Именно! Именно трудового народа! — обрадовался комиссар. — Ешьте, товарищ Ирина, ешьте. Вот, колбасы подвезли. Хорошая, домашняя.

— Спасибо, — повторила Ирина Ивановна. — Но, всё-таки, как насчёт дела? Я не колбасой закусывать к вам шли, товарищ Михаил!

— Дело. Да-да, конечно, дело, — заторопился Жадов. — У нас в бумагах, честно признаюсь, беспорядок полный. Даже и просто грамотных не хватает. Кипа дел валяется, уголовный элемент бесчинствует, прикрываясь революционными событиями!..

— Что ж, делопроизводство мне знакомо, — кивнула Ирина Ивановна. — Разберем дела. Я так понимаю, что и новые надо писать не абы как, а по форме. Воля трудового народа диктует новые законы, мы должны руководствоваться революционным, классовым правосознанием; но и не допускать эксцессов!

— Как вы прекрасно говорите! — вновь восхитился комиссар. — Да, так и сделаем. Для начала…

Но что именно «для начала» он закончить так и не успел. Затопали сапоги, хлопнула дверь, через порог ввалился матрос, перепоясанный патронташами и с форсистыми маузерами на каждом боку.

— Комиссар Жадов? Приказ Петросовета. От товарища Благоева!

Дешевый конверт скверного качества оберточной бумаги. Кое-как налепленные сургучные печати.

Жадов кивнул.

— Спасибо, товарищ.

— Там ответ требуется, — матрос ощерился. На переднем зубе сверкнула золотая фикса, как у блатных.

— Будет, будет тебе ответ, товарищ, — буркнул комиссар недовольно. — Вот, товарищ Ирина, гляньте…

Ирина Ивановна невозмутимо взяла напечатанный на машинке приказ. Внизу — фиолетовая печать и размашистая подпись — «Председатель Военно-революционного подкомитета Петербургского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Благоев».

— Это приказ, — спокойно заметила она. — Приказ занять определенные места в городе. Какой ответ вам требуется, товарищ?

— Как это какой, барышенька? Получение подтвердить, об исполнении донести!

— Хорошо, — Ирина Ивановна обмакнула перо. — «Настоящим… подтвержаю… получение боевого приказа Петросовета за номером… от 31-го октября… комиссар… Жадов». Товарищ Михаил, распишитесь. А я пойду строить бойцов.

И прежде, чем комиссар успел что-то сказать или сделать, она шлепнула на стол прямо перед ним каллиграфически выписанный ответ — и быстрым шагом почти выбежала наружу.

— А боевая она у тебя, комиссар, — ухмыльнулся матрос. — Огонь-девка, хоть и из этих, буржуёв, значит. Как, поделишься? Люблю таких, бешеных. Тихонь не люблю.

На скулах Жарова вспухли желвами, однако вслух он ничего не сказал. Перо в его грубых пальцах почти рвало бумагу.

— Держи, товарищ. И ступай, доставь мой ответ куда следует. А про огонь-девок после поговорим, коль доживём, конечно.

Матрос снова ухмыльнулся.

— Доживём, братишка, доживём. Тогда и посмотрим, какая из девок чья будет.

За окном меж тем раздавались звонкие приказы:

— Становись, товарищи! Становись! Слушай мою команду — согласно приказу Петросовета, выступаем на занятие городской телефонной станции!..

Матрос почти выхватил у нахмурившегося комиссара листок, с преувеличенным пиететом откозырял и отправился восвояси. Жадов, по-прежнему кривясь, только помотал головой, выругался вполголоса, и почти бегом бросился к своему отряду.

Они мчались по утреннему городу, застывшему меж явью и сном, меж прежней жизнью, которой уже не стало, и новой, что ещё не успела настать. На улицах, однако, хватало народу, правда, не обычного люда, что толпился всегда под серым столичным небом.