И тут комиссар Михаил Жадов удивил всех.

— Не знаю никаких «походно-полевых». Ирина Ивановна моя жена! Законная! — вдруг бросил он прямо в лицо полковнику.

Тот явно хотел ответить чем-то саркастическим — но в этот момент над противоположной стороной Таврического сада взлетели алые сигнальные ракеты.

— Атака! — резко бросил Иванов, одним движением выхватывая маузер. Несмотря на то, что из огромной деревянной кобуры его и просто вытащить не так-то легко. — Вперёд, за мной! Да здравствует революция! Ура, товарищи!

— Ура! — подхватил отряд комиссара Жадова и другие, успевшие подтянуться к Суворовскому музею.

По пустому, полумёртвому саду бежали тёмные цепи — солдаты, матросы, множество гражданских в тёмных пальто и куртках, наставив штыки.

Ирина Ивановна Шульц бежала вместе с остальными, не отставая от комиссара. С того самого момента, как Жадов объявил её своей «настоящей женой», они не обменялись и единым словом. Смотреть в глаза Ирине Ивановна комиссар тоже избегал.

Со стороны Невы бухнул артиллерийский выстрел и сразу же грянул разрыв снаряда. И частая-частая стрельба.

В них тоже кто-то выстрелил, неприцельно; какие-то фигурки заметались у высоких окон зала заседаний Государственной думы, что выходили как раз на большой пруд; из наступающих цепей тоже начали стрелять, посыпались стекла; оконные проёмы лишь до половины заполняли мешки с песком.

Никакого порядка в наступлении не было, никто не организовывал стрельбу залпами, как велел устав, пулемётчики не прикрывали пехоту — толпа просто валила к нарядному праздничному дворцу, беспорядочно паля куда придется.

Атакующие появились со всех сторон, с противоположного края пруда, от оранжерей, они накатывались со всех сторон, тёмное людское море; со стороны Шпалерной раздавалась сильная стрельба, но непонятно было, то ли это отстреливаются защитники дворца, то ли огонь ведут наступающие.

Кто-то, пригибаясь, бросился наутёк из боковых дверей дворца — по ним не стреляли.

С громовым «ура!» били прикладами остатки стекол, выламывали огромные рамы. Перепрыгивали через мешки, сплошным потоком, словно прорвавшая плотину река, врываясь в знаменитый зал заседаний.

Посреди него растерянно толпились, поспешно подняв руки, десятка полтора хорошо одетых господ в элегантных костюмах.

— Сдаемся! Мы сдаемся! — поспешил выкрикнуть один из них.

— Прекратим это бессмысленное кровопролитие!

Из противоположных дверей вывалилась целая толпа вооруженных людей, в самом центре которой, возбуждённо подпрыгивая, отмахивая левой рукой, словно отбивая ритм, быстро шёл, почти бежал к столпившимся в центре зала «министрам-капиталистам» невысокий лысый человечек, в костюме с жилеткой, в начищенных туфлях — ни дать, ни взять, какой-то присяжный поверенный средней руки.

Рядом с ним, отставая на полшага, торопился ещё один, в полувоенном френче и пенсне, с усами и острой бородой клинышком; в руке — направленный на министров маузер.

А за ними ещё один — коренастый мужчина средних лет с каштановой бородой, где ещё не пробилась седина, тоже с мазузером наготове.

Комиссар Жадов оказался рядом с Ириной Ивановной. В глаза ей он смотреть по-прежнему не решался.

Один из министров — кажется, князь Львов — шагнул вперёд.

— Господин Ульянов!.. И господин Бронштейн!..

— К вашим услугам, — выскочил вперёд последний. Он весело улыбался, глаза задорно блестели.

— Г г ажданин п г едседатель так называемого «в г еменного соб г ания» — тот, кого назвали «Ульяновым» засунул большие пальцы за проймы жилетки, выставил ногу вперёд — ни дать, ни взять, Наполеон, принимающий капитуляцию Тулона, — настоящим мы, полномочные п г едставители Совета г абочих, к г естьянских и солдатских депутатов, объявляем ваше «соб г ание» — низложенным!

Рев сотен глоток, выстрелы в потолок, от чего Ирина Ивановна едва не оглохла.

«Люгер» в её руке начал медленно подниматься.

Очень медленно, но неуклонно.

Людское море сдвинулось вокруг горстки министров, грозя вот-вот захлестнуть.

— Мы уступаем грубой силе, — с достоинством сказал Львов. — Но знайте, узурпация власти —

— Об этом вы сможете порассуждать в казематах Петропавловки, — вновь выскочил вперед тот, в пенсне и с бородой клинышком, кого назвали «Броншейном». — До суда. До справедливого суда трудового народ!

— Товарищ Лев! — поморщился Ульянов.

— Да-да, прости, Старик, — ухмыльнулся «товарищ Лев». — Продолжай, просим.

— Кхм. Так вот. Временное собрание низложено. Его министры — арестованы до суда. Вся власть переходит к Петросовету —

— У вас ничего не получится! — перебил кто-то из министров посмелее. — Россия не допустит — Москва и Нижний, Кубань и Дон—

— В Москве прямо сейчас наши товарищи занимают все важнейшие позиции, — перебил Ульянов. Перебил громко, так, чтобы слышали все. — Кремль уже наш, по последним телеграфным известиям. Революционные части овладевают всем железнодорожным путем от Петербурга до древней столицы. Немецкие добровольцы, такие же рабочие и крестьяне, одетые в солдатские шинели, не противодействуют братьям по классу, проявляя пролетарскую сознательность!

— Немцы изменили… — выдохнул кто-то из министров.

Ирину Ивановну толкнули, к тому же перед Ульяновым, Бронштейном и Благоевым вдруг выдвинулось кольцо людей, зорко — очень зорко — озиравшихся по сторонам. К тому же к ней вдруг обернулся комиссар Жадов и, ни с того, ни с сего, вдруг схватил за руку.

— Сим провозглашается Российская Советская Федеративная Социалистичская Республика! Великая революция, о которой так долго говорили мы, большевики — свершила! — торжественно закончил Ульянов. — Ура, товарищи!

И весь зал дружно грянул «ура».

Кольцо людей совершенно закрыло троицу, возглавлявшую Петросовет. К министрам подступил конвой, их повели к выходу.

Ирина Ивановна тяжело села прямо там, где стояла.

— Ты что, ты что⁈ — яростно зашипел комиссар, вдруг перейдя на «ты». — Нельзя в этих кровососов стрелять! Их судить надо, «министров» этих!

— Д-да… — с явным усилием отозвалась Ирина Ивановна. — Вы правы, товарищ Михаил… «временных» должен судить трудовой народ…

Комиссар явно хотел сказать что-то ещё; но тут министров наконец вывели, Ульянов поднял руку.

— Теперь, товарищи, перед нами встают совершенно новые задачи. Нельзя терять ни минуты, пока контрреволюция, которая, подобно гидре, непременно попытается поднять свою гнусную голову, растеряна и бездействует. Ваши командиры под руководством товарища Благоева, главы Военно-революционного подкомитета Петросовета, разъяснит вам по текущему моменту. Идёмте, Лев, надо закончить с воззванием и первыми декретами…

Они повернулись, по-прежнему окружённые плотным кольцом внимательных, молчаливых, настороженных людей, не кричавших «ура» и не потрясавших оружием.

Зато товарищ Благоев остался. Спокойный, уверенный, он стоял, заложив руки за спину, обозревая толпу.

— Товарищи бойцы великой нашей революции! Громкие речи станем произносить чуть позже. А сейчас нам предстоит ещё много работы. Столица жуткой империи, угнетавшей и подавлявшей простого рабочего, крестьянина, инородца, однако, накопила немалые богатства. Эти средства должны пойти на благо трудового народа. А потому — начальники отрядов охраны Петросовета, ко мне! Получите боевые приказы. Остальные бойцы — по отрядам разберись! Собирайтесь у отрядного авто- и гужевого транспорта. День сегодня будет долгим, — Благоев вдруг улыбнулся. — Но и награда — величайшая. Первое в мире социалистическое государство трудящихся, рабочих и крестьян! А за нами последуют и иные страны — да здравствует мировая революция, товарищи! Ура!

— Ура! — грянул зал.

Ирина Ивановна закричала тоже, чувствуя на себе взгляд комиссара Жадова.

Варшавская железная дорога, по пути к Пскову, 29 октября 1914 года.