— Не сразу.

Она шагнула к дверям… а потом вдруг резко, порывисто закинула руки Жадову на шею, крепко поцеловав прямо в губы.

— Вот теперь идём.

Товарищ Яша Апфельберг не знал, куда девать глаза и руки.

— Яша, — на удивление спокойно и даже миролюбиво сказала Ирина Ивановна. — Там было небольшое недоразумение. Лев Давидович прислал двух каких-то… граждан из некоего «секретно-исполнительного» или что-то в этом роде отдела. Мандат они показали, но там ничего о передаче дел не сказано. Так что ты сможешь продолжать. Только в кабинет мой заходи… не сразу. Часок подожди. Чай попей. У тебя же стоит… самовар горячий? — товарищ Шульц выразительно кивнула на красивую черноволосую секретаршу товарища Апфельберга, испуганно глядевшую на них с комиссаром. — Попроси товарища Сару чаёк тебе заварить, да покрепче. А нам батальон отправлять надо, приказ товарища Троцкого никто не отменял.

— Ага… ага… — мелко закивал Яша. — Не волнуйтесь, Ирина Ивановна, всё исполню. А эти… а этот… Бе-бе-бешанов… у него же глаза…

— Убийцы, — кивнула Ирина Ивановна.

— Но… вы же их не?..

— Конечно, не! Что же мы, и в самом деле контра какая? — возмутилась товарищ Шульц. — Я и говорю, недоразумение вышло. По старой, так сказать, памяти. В общем, нам пора, Яша. Пожелай удачи.

— Zol zayn mit mazl[1], — кажется, Яша и в самом деле был искренен. — А только зря вы их не… — добавил он полушёпотом.

Ирина Ивановна только развела руками.

Комиссар, имевший вид, совершенно обалдевший и ошалевший, молчал всё это время и отчего-то то и дело касался пальцами собственных губ.

Бывший Николаевский, а ныне Московский вокзал встретил их суетой, настоящим хаосом, в каковой тщетно пытались внести хоть относительное подобие порядка вымотанные стрелки железнодорожной охраны.

Эшелон батальона особого назначения стоял хоть и на запасных путях, но в полной готовности. Теплушки — на сорок человек каждая — вагоны с оружием, боеприпасами, лошадьми, полевыми кухнями, всего не перечислишь. Мощный паровоз — серии Ѵ, «Ижица», всё чин чинарём. И даже штабной вагон со всеми удобствами — комендант явно постарался. Сведения о случившемся в ЧК до вокзала ещё явно не дошли.

И отправили их быстро, без промедлений. Колеса застучали на стрелках, бойцы устраивались на нарах, а Ирина Ивановна Шульц стояла, кусая губы, перед закрытой дверью узкого, «половинного» купе — им достался настоящий вагон Академии Генштаба, с большим салоном и целой россыпью мелких спальных отсеков для офицеров.

Стояла, кусала губы, колебалась и была совершенно не похожа сама на себя.

Но вот — минута слабости прошла, одёрнут перешитый на «женскую сторону» китель и Ирина Ивановна шагнула в коридор.

Разом столкнувшись нос к носу с товарищем комиссаром.

— Идём, — решительно сказала Ирина Ивановна, беря его за локоть.

В салоне было пусто. Командиры рот следовали со своими бойцами, и в штабной вагон должны были явиться только после первой большой остановки, когда всему батальону будет выдана горячая пища.

— Миша, — товарищ Шульц не дала Жадову и рта раскрыть. — Спасибо тебе. От всего сердца и от всей души. Ты не знаешь, что б этот Бешанов со мною бы сделал. Я-то его давно знаю, ещё с Александровского корпуса; уже тогда он моим ученикам дорогу переходил не раз. Отпетый негодяй. Та самая «пена», что к революции примазывается…

— Так я ж что… я ничего… — засмущался Михаил. — Я… не могу, когда тебе грозят, или там поносят… того «полковника Иванова» помнишь?

— Как забыть, — кивнула Ирина Ивановна. — Вот потому я и сказать хотела… Миша… прости, что я с тобой так, другая б, наверное, давно бы уже и на шею кинулась и всё остальное… а я вот…

Комиссар с неожиданной нежностью коснулся её щеки — легко-легко, самыми кончиками пальцев и тотчас убрал руку.

— Да разве ж я не понимаю? Я всё понимаю. Я ж не для того, чтобы ты… чтобы со мной… это ж то же самое «купи-продай»… невелика доблесть — мелкого урку приложить, чтоб место своё знал, чтобы языком своим поганым тебя не бесчестил… знаешь, сколько с такой шпаной дела имел? Ты не думай, я не из таковских… я знаю, с тобой нельзя так… — он совсем смутился и замолчал.

— Как так? — негромко спросила Ирина Ивановна. На её щеках тоже появился румянец.

— Вкруг ракитового куста венчаться, — выпалил Михаил. — С тобой — только по закону если! Во храме, честь честью. С родительским благословением. И до конца жизни.

— Да, — очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. — Во храме, честь честью. С благословением. И до конца. Понимаю, что ты хочешь мне сказать, Миша… И сама б хотела тебе ответить тем же. Просто не могу пока. Знаю, что ты уже мне дорог, и беспокоюсь о тебе, и забочусь. И… и… и давай не испытывать судьбу, ладно? Как Господь судил, так и будет. Хочу я, чтобы у тебя всё было б хорошо, чтобы жив ты остался, при ногах, при руках, целый, невредимый… Бога об этом молю, чтобы защитил бы тебя и оборонил… и молитвы читаю, что ни день, и во храм хожу, хотя тебе и не говорила… Вожди наши — их Господь безверием покарал, ну, а я иная… врать тебе в этом не буду…

Комиссар растерянно слушал.

— Вожди наши, они да… с Богом-то да со священством они крутенько… ну так попы и сами виноваты…

— Не о попах речь, Миша. А о Господе. Иерей может и грешен быть, и недостоин даже — все мы грешники. А Господь — Он поругаем не бывает.

— Наверное… — медленно сказал Жадов. — Ох, товарищ Ирина… когда тебя вижу, когда говорю с тобой… вот честное слово, и про мировую революцию забываешь… и мысль одна — вот забрать бы тебя, вот согласилась бы ты, да и отправиться куда-нибудь подальше, в тихое место… дом завести, как у людей, хозяйство… я же не люмпен какой, я мастер, на любых станках могу, и точность дать, и припуск… я б работал, ты б учительствовала…

— И никаких революций… — шепнула Ирина Ивановна. Голова её опустилась, глаза предательски заблестели.

— Когда я с тобой, то кажется мне, что и никаких революций не надо…

— Но это ж неправильно, — Ирина Ивановна собралась с силами, взглянула комиссару в глаза. — Справедливость — великое дело, Миша. Я и впрямь долго учительствовала, в полковой школе работала, в кадетском корпусе… я ж не барынька какая… Справедливость нужна, без неё никуда. Потом уж и о доме думать. Но я с тобой буду, ты не сомневайся. Ты только меня не торопи.

— Не буду, — пообещал Жадов. Глаза у него сделались совершенно счастливые. — Вот поверишь ли, нет, а никогда не бывало со мной такого… и гулял, и веселился, а всё оно не то… пустое… нет ничего внутри… а тут глаза закрываю — а там ты…

Ирина Ивановна улыбнулась.

— Буду тебя хранить, Миша. Уж как сумею.

…Стучали колёса. Эшелон шёл на юг.

Телеграмма от Яши догнала их уже в Москве.

«ИНЦИДЕНТ РАЗРЕШЁН ТЧК ВМЕШАТЕЛЬСТВОМ ТОВ ЯГОДЫ ЗПТ ОДНАКО ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ ЗПТ ВОЗМОЖНЫ ДЕЙСТВИЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ АГЕНТУРЫ ТЧК АПФЕЛЬБЕРГ»

— Ай, Яша, ай, молодец, — усмехнулся комиссар. Всё сказал, но так, что не придерёшься. «Контрреволюционная агентура», и всё тут. И гадай, о чём это он.

— Так чего ж тут гадать, повернутся дела иначе — и сделается тот же Бешанов «контрреволюционной агентурой, пробравшейся в органы правопорядка для их дискредитации», — ответно усмехнулась Ирина Ивановна.

— Именно, — согласился комиссар. — Во всяком случае, жаловаться товарищу Троцкому этот твой Бешеный не побежал.

— Ох, и бесится же он теперь…

— Бесится. Я-то видел, он и впрямь тебе из спины ремней бы нарезал… — очень серьёзно сказал Жадов. — Теперь и впрямь думаю, что прав был Яша. Нельзя его было в живых оставлять. Семь бед — один ответ, товарищ Ирина Ивановна, а не стояла б у нас эта тень за плечами.

[1] «Желаю удачи» (идиш).

— Да он языком больше молол, Миша. Меня вот больше второй беспокоит, Костя…