Было очень хорошо сидеть в не слишком большой, но уютной гостиной — она же библиотека — дачи Марии Владимировны и Николая Михайловича Онуфриевых. Было очень хорошо забираться с ногами в старое уютное кресло и читать — здесь было множество книг, наверное, даже больше, чем в их школьной библиотеке. Стояли ряды серо-голубых обложек «Нового мира», жались друг к другу легкомысленно-пёстрые «Советские экраны», ждали своей очереди «Костры» и «Пионеры». Да и от «Мурзилки» Юля бы не отказалась, хотя вроде как была уже «большая». Да что там «Мурзилка», ей и «Весёлые картинки» были интересны, там печатались рисованные истории про Карандаша и Самоделкина. И вообще «Клуб весёлых человечков»!.. И ничего, что это «для малышей», и пусть Игорёк подсмеивается!..

Если честно, даже «Весёлые картинки» были лучше пафосного «Пионера». Там были какие-то невообразимые пионерские дружины, где все «высоко несли гордое звание советского пионера», с трепетом относились к красному галстуку, страдали, если их «разбирала на совете дружины», трепетали при звуках горнов…

У Юльки в школе всё было не так. Впрочем, даже в «Пионере» порой об этом писали. Например, хороший писатель Крапивин. Как раз в свежем, майском номере журнала был его рассказ не рассказ, статья не статья — про мальчика Владьку, который был хорошим горнистом, но его никак не принимали в пионеры (мал ещё), и он от этого очень переживал.

Юлька не верила. Нет, книги Крапивина она любила. «Оруженосец Кашка», например. Всюду, где было «не про пионерии», на страницах были живые мальчишки и девчонки, настоящие, всамделишные. Но стоило появиться красному галстуку…

И даже сейчас, в пятом номере «Пионера» за семьдесят второй год Крапивин писал: «…Я буквально вижу сейчас направленные на меня насмешливые глаза читателей. Читателю этому одиннадцать или двенадцать лет, а в глазах у него за насмешкой прячутся недоверие и обида. „Неправда, — говорит он мне. — Всё это только хорошие слова. А вот мне в третьем классе повязали галстук, поздравили — и всё. Как жил, так и живу. Ну, один раз в год игра 'Зарница“ (да и на неё не хотели брать, потому что двойку за диктант схватил). Ну, собираем железо и макулатуру. Двоечников на сборах прорабатываем. А что ещё?»[1]

Вот это было правдой. Только у Юльки никого на сборах не прорабатывали.

Зато в библиотеке были и другие книги. Набранные странным «старым» алфавитом, с твердыми знаками в конце слов после согласных букв, английскими «i», «и с точкой», и буквой, что выглядела похожей на твердый знак, но с поперечной перекладинкой на вертикальной палочке и звалась «ять».

Книжки были очень старые, видавшие виды, но аккуратно подклеенные, починенные, видно было, что за ними ухаживали, берегли. «Лiдия Чарская», стояло имя автора. А на титульном листе, в правом верхнем углу, наискось дарственная надпись выцветшими лиловыми чернилами.

«Маленькой любопытке отъ папы на Рождество, Таганрогъ, 25/XII, 1910».

— О, нашла, — раздался голос Марии Владимировны. — Да, папин подарок. Почти ничего не уцелело, а вот это — «Княжна Джаваха» — осталось. Почитай, попробуй. Вдруг понравится.

Юлька попробовала. И не смогла оторваться. Правда, потом очень сильно плакала, когда бедная Джаваха умерла в холодном и чужом городе Санкт-Петербурге.

И ещё она слушала, как Мария Владимировна рассказывает про Ледяной поход. Про то, как кучку офицеров, юнкеров, гимназистов, просто добровольцев, никогда не служивших и не державших оружия в руках, покинула окружённый Ростов и ушла в заснеженные степи.

Как брели от станицы к станице, из боя в бой. Погибали одни, их место занимали другие. Множество раз «армия» оказывалась практически в окружении, вырывалась из него, шла дальше, упрямо, почти без надежды. От Ростова — к нынешнему Краснодару. От Краснодара — обратно. Ничтожная горстка людей в огромной России; в те месяцы никто не сопротивлялся новой власти, напротив…

— Все думали — вот, наконец-то пришли решительные люди, скинули дурака и кривляку Керенского, наведут порядок,— размеренно говорила Мария Владимировна, поглаживая Юльку по голове и Юлька совсем не противилась, хотя разве таких больших, как она, принято так гладить, словно малышей-дошколят? — Но потом началось… всё через колено, всю жизнь, неважно, кто ты, крестьянин, рабочий или буржуй… Рабочие-то к нам и пошли, в Юзовке, в Донбассе они хорошо зарабатывали, хорошо жили. Самые лучшие солдаты были. Но, милая, сейчас это уже прошлое. Его помнить надо, обязательно надо; мы уже стары, нас мало осталось…

— Не говорите так, — взмолилась Юлька. Глаза у неё вдруг защипало.

— Не буду, — улыбнулась Мария Владимировна. — Ты знаешь, милая, что мои одноклассницы по гимназии до сих пор выпускают наш журнал? Разом — в Париже и здесь, в Петербурге? Да, мы держим связь, кто уцелел. Потом покажу тебе, Юленька. А пока что — скажи мне, что ты чувствуешь, «чувствующая»? Николай Михайлович мой совсем тебя замучил своим «снятием параметров», верно?

— Нет-нет! — искренне запротестовала Юлька. — Я… мне… это ж так интересно!

— Интересно, — кивнула Юлькина собеседница. — Но и опасно, милая. Игорёк-то тебе уже сказал главное, как я понимаю?

— Что сказал? — задрожала Юлька.

Мария Владимировна вздохнула, обняла её за плечи.

— Что тебе, милая, может не понадобиться никакая машина, чтобы оказаться в другом потоке.

— Г-говорил… но… это ж невозможно…

— Считается, что аппарат наш тоже невозможен, — суховато заметила бабушка Игоря. — И вообще никаких других «потоков времени» не существует. Человеческий мозг, милая, куда сложнее, чем кажется. И мир, Божий мир вокруг — тоже куда сложнее. Идеи Никола Теслы с эфиром — они ведь не только о «машинах». С этим «эфиром» взаимодействовать может и особым образом настроенное наше сознание. Подобно камертону. Знаешь ведь, что такое камертон?

Юлька знала.

— Наш мозг может войти в резонанс с колебаниями того самого «эфира», что Никола Тесла считал безусловно существующим, и что напрочь отрицает современная физика, особенно квантовая. Этого тебе, впрочем, ещё рано; главное то, что, «эфир» — или иная субстанция, пронизывающая Вселенную — существует, просто мы её ещё не нащупали по-настоящему. То, что сумели построить эти устройства и открыли существование параллельных временных потоков — то же самое, что дикари заполучили пароход и каким-то образом сумели разобраться, как завести его машины. Но это не значит, что они поняли всё и вся… ох, милая, чувствую, у тебя ум за разум заходит, прости меня, старую! Короче — если права я, то не понадобится тебе никаких машин, чтобы перемещаться между потоками.

— Игорёк говорил… и ещё говорил, что я вернуться не смогу…

— Внук мой прав, — назидательно сказала бабушка. — Твоим даром надо научиться управлять, а сделать это без нового аппарата невозможно. Пока ещё мы его восстановим! У вас школа успеет начаться.

— Я хочу, я хочу научиться! — вырвалось у Юльки.

— Вижу, вижу, — улыбнулась Мария Владимировна. — Да, они хорошие ребята, те кадеты. Понимаю, что ты им помочь хочешь. Да только, милая, у них своё время, свои дела, а у нас — свои. Они нам помогли… мы им тоже помогаем.

— А как они нам помогли? — робко спросила Юлька. — Игорёк говорил — у нас что-то поменяться должно, но ведь ничего не меняется?

Бабушка вздохнула.

— Это, милая, был грандиозный натурный эксперимент. У нас есть несколько моделей, как оно всё может получиться… и ни одна не имеет чёткой, ясной теоретической проработки. Мы можем проснуться завтра в совершенно ином мире — но не будем помнить ничего из прошлой жизни. Откроем глаза завтра — а в России по-прежнему империя, или, как пишут в «Правде», «буржуазная республика», или что-то ещё. И всё-всё изменилось, от вещей до нашей памяти.

— Как же мы тогда будем знать, что изменилось? — у Юльки ум заходил за разум. В школе они подобного не проходили.

— Мы и не будем знать, — кивнула Мария Владимировна. — Прежнюю жизнь мы забудем…