Работали, не останавливаясь, заводы и фабрики, хотя «пролетарский контроль» и требовал беспрерывного повышения окладов. И со всей страны приходили телеграммы — власть перешла в руки Нижегородского совета рабочих… Уральского… Иркутского… Владивостокского…

Одновременно восстала Польша. Собственно говоря, как «восстала» — ЦИК сразу же объявил, что «удержание в неволе польского народа есть тягчайшее преступление царизма» и русским войскам было приказано «начать вывод, оставляя на месте то, что невозможно вывезти».

3-я гвардейская пехотная дивизия, расквартированная в Варшаве, Литовский, Кексгольмский и Санкт-Петербургский полки митинговали в растерянности — их казармы окружала огромная толпа, державшая во множество транспаранты — «За нашу и вашу свободу!», «Вас ждёт свободная Россия!» и «Не стреляйте!»; казалось, дело вот-вот кончится кровавым месивом, однако словно чья-то незримая рука дирижировала этим протестом — он не переходил границы, даже лавки русских торговцев не пострадали.

ЦИК отправил телеграммы, требуя от гвардии «не учинять кровопролития» и походным порядком прибыть в столицу — для чего в Варшаве вдруг, как из-под земли, нашлись и паровозы, и вагоны.

Офицеры растерялись, солдаты же, слушая зажигательные речи агитаторов — особенно старался некий «товарищ Феликс», массами стали покидать расположение полков — и поляки, на удивление, оказывали им всяческое содействие. Целые вагоны таких объявивших себя «революционными» рот составлялись в эшелоны, получавшими «зелёную улицу» на восток.

Отличилась Отдельная гвардейская кавбригада, где служило множество уроженцев «Привислянского края» — уланский Его Величества и Гродненский полки, дружно присоединились к восстанию, половина эскадронов вообще объявила, что «ещё Польша не згинела» и надела невесть кем подвезённые конфедератки. А вот старый, ещё при Петре Алексеевиче, в 1700 году сформированный 29-й пехотный Черниговский генерал-фельдмаршала графа Дибича-Забалканского полк заявил, что «мы государю присягали, а бумажкам вашим мы не верим, и, пока государь нас от присяги не освободит, мы ему верны!»; командир полка, полковник Александр Павлович Алексеев, приказал вскрыть арсеналы, взять все запасы, и полк пешим порядком двинулся прочь из города.

В Варшаве уже заседал возникший, как по мановению волшебной палочки, «комитет спасения Польши», формировалась национальная армия, и повсюду, где только возможно, сбивались русские гербы, срывались и сжигались русские флаги.

Потянулись на восток и колонны русских беженцев — те, кого не обманывали целые до поры до времени витрины лавок и православные церкви.

Они не ошиблись. На первом же заседании «комитет спасения» постановил снести «haniebny pomnik zdrajców narodu polskiego»[1] — монумент Семи Генералам[2].

Мудрым этого оказалось достаточно.

— Итак, товарищи, — Благомир Благоев прошёлся по просторному кабинету. Когда-то здесь располагался председатель окружного суда, обстановка уцелела, и огромный стол под зелёным сукном покрывали теперь черновики декретов и постановлений, какие-то списки и тому подобное. Правда, роскошный письменный прибор позолоченной бронзы с имперскими орлами никуда не делся. — Дел у нас очень много, поэтому без лишних речей перейдём к непосредственным обязанностям.

На венских стульях вдоль стен сидели люди во френчах, в гражданских пиджаках, в военных кителях, с которых уже спороты были офицерские погоны, все — при оружии. У высоких окон застыла пара всё тех же молодцов во всё тех же кожанках: косая сажень в плечах, что называется, «кровь с молоком».

Среди собравшихся Ирина Ивановна Шульц была единственной женщиной.

— Товарищи, низложенный император пытается зацепиться за Псков. Рассылает оттуда телеграммы в попытках «вызвать верные войска», — Благоев усмехнулся. — Разумеется, у него ничего не получится. Не сегодня-завтра он это поймет и бросится бежать дальше, на юг. Как вы знаете, там наши идеи не пользуются столь массовой поддержкой, как здесь, в столицах и центральном промышленном районе, где пролетариат относительно многочисленен и сознателен. Наша главная задача — не допустить кровопролитной и разрушительной войны. Наши соседи, буржуазные державы, пока мировая революция не победила везде и всюду, не замедлят воспользоваться этим шансом и — не сомневаюсь! — начнут интервенцию. Японцы давно точат зубы на наш Дальний Восток, Англия — на Среднюю Азию, Закавказье, да и от Северного Кавказа они не откажутся. Французам с румынами наверняка приглянется Одесса, туркам — Крым… Поэтому нельзя, чтобы Александр ускользнул.

— Так а в чём трудность, товарищ Благоев? — достаточно развязно осведомился молодой человек с черточкой тщательно подбритых усиков под длинным носом. — Царь с приспешниками драпает по железной дороге, из Пскова всего три пути, в Польшу, на Бологое…

— Не совсем так, — холодно сказала Ирина Ивановна, разглядывая собственные ногти. — Рига, Пернов, Ревель, Виндава, Либава — там бывший царь может отыскать пароход и уплыть, хоть бы и в ту же Англию, или в Данию — родину его жены.Может отправиться в Вержболово — где пограничный переход в Восточную Пруссию, а по варшавской ветке — вообще открыто всё юго-западное и южное направления.

— В Польше восстание! Там тоже революция!..

— В Польше не революция, а национальное восстание, товарищ Апфельберг. Они уже объявили о независимости.

— Не будем спорить, — прервал их Благоев. — Географически вы, товарищ Шульц, совершенно правы, и правы также, что польский пролетариат заражен, увы, националистическими пережитками.

[1] «позорный памятник предателям польского народа»

[2] Памятник шести генералам и одному полковнику армии Царства Польского, убитых мятежниками в ходе Ноябрьского восстания вечером 17 (29) ноября 1830 за отказ нарушить присягу, данную царю польскому и императору всероссийскому Николаю I.

Но всё это не есть наш приоритет на сегодня. Текущий момент требует, во-первых, не допустить формирования контрреволюционной армии, что может сгруппироваться вокруг бывшего царя; и, во-вторых, решительными превентивными ударами разгромить гидру контрреволюции, что неизбежно поднимет голову здесь, в столице, в Москве, на Урале и в иных местах.

— А как же Дон и Кубань? — подал голос молодой человек в военной шинели, но без выправки — скорее всего, вольноопределяющийся, но тоже со споротыми погонами. — Это ж гнездо осиное! Казаки, цепные псы режима, душители свободы, сколько от их нагаек получали!

— Спокойнее, товарищ Глеб Сергеевич, нам, революционерам, нельзя одурманивать самих себя эмоциями. Итак, в составе нашей чрезвычайной комиссии образуются отделы — экономический, это ваша епархия, товарищ Моисей Соломонович…

— Да уж… епархия… — засмеялся названный Моисеем Соломоновичем, интеллигентного вида мужчина с тонким лицом и в круглых очках. — Это потому, что я закончил юридический факультет? Но я же не торговец, не делец…

— Разберетесь, товарищ Урицкий. Именно потому, что вы закончили юридический факультет. Задача ваша — прежде всего не допустить саботажа, прежде всего продовольствием, спекуляции, в том числе и ценными предметами искусства, предотвратить их возможный вывоз за пределы России. Это достояние всего народа, оплачено тяжким трудом рабочих и крестьян… Отдел оперативный — вы, Сергей Иванович.

Немолодой и грузный человек с некоторым трудом поднялся, коротко кивнул, сел обратно с явным облегчением.

— Вам работа будет привычная — контроль уголовного сыска, недопущение разгула бандитизма, уничтожение организованных преступных групп… то есть шаек, занимающихся разбоем. Революция не имеет ничего общего со вседозволенностью, гнев трудового народа мы можем понять, простить и оправдать, но и вакханалии бессудных убийств с расправами мы не допустим. Вам понятно, товарищ Войковский?

— Чего ж тут не понять, товарищ Благоев, чай, в уголовном сыске всю жизнь. У самого Путилина начинал.