Михаил Жадов теперь часто приходил в квартиру, где жила Ирина Ивановна — на Шпалерной, в доме бывшего министерства архивов. Хозяев не было — подруга Ирины Ивановны и её отец уехали «к родственникам в провинцию», как объяснила сама товарищ Шульц. Комиссар не стал донимать её расспросами.

Однако, несмотря на то что они часто оставались вдвоём, наедине в пустой квартире, Жадову и в голову не приходило попытать ещё раз счастье в объяснениях, не говоря уж о том, чтобы распустить руки. Ирина Ивановна не расставалась с оружием нигде и никогда, и — знал комиссар — свою честь она будет защищать, не останавливаясь ни перед чем.

А ещё он знал, что попытаться взять эти глаза силой — навсегда их потерять. Может, вместе с жизнью.

В декабрьский вечер, когда добрые люди уже начинали готовиться к Рождеству, кто — к традиционному, а кто — к «новому советскому», с «полным разоблачением поповских бредней», в квартире вдруг зазвенел дверной звонок.

— Разрешите? — на пороге стоял сам товарищ Благоев. За его спиной маячила троица телохранителей.

— Прошу вас, товарищ Благомир, — Ирина Ивановна отступила вглубь прихожей.

Благоев коротко кивнут охране, та беззвучно и безмолвно осталась на лестничной площадке.

— Как-то не по-людски, за дверьми их держать?

— Так надо, и они это знают, — отрезал Благоев. Снял запорошенную снегом шапку, скинул щёгольскую тёплую шубу. — Нам надо поговорить, товарищ Шульц. И с вами, и с товарищем Жадовым.

— У меня и чай уже готов, садитесь, Благомир Тодорович!

— Спасибо, не откажусь, — Благоев сел к столу. — Простите, Ирина Ивановна, перейду сразу к делу. Вы, возможно, догадались уже, почему ваше отъед на фронт до сих пор не состоялся?

— Вашими стараниями, товарищ председатель?

— Моими, — кивнул Благоев. — Не сверкайте на меня грозным зраком, Михаил, ещё успеете. Лучше послушайте.

— А чего ж вы там скажете? — буркнул комиссар. — Вы, товарищ председатель, буржуев защищаете, как есть защищаете! Вот не понимаю я вас, хоть убейте!..

— Для того я и пришёл, чтобы вы поняли, Михаил. И вы, Ирина Ивановна.

Благоев сейчас казался совершенно иным — усталым, даже несколько подавленным. Слова давались ему с явным трудом.

— Товарищи из ЦК поддались, так сказать, головокружению от успехов. Власть мы взяли легко, почти без потерь. Страна, за исключением Польши, Финляндии, Прибалтики и крайнего юга в наших руках. Сказалась системная работа, закладывание подпольных Советов во всех индустриальных центрах, агитация и пропаганда в армии, солдатские и матросские комитеты… поэтому нам всё и удалось. Этим занимался ваш покорный слуга, и ещё кое-кто из Центрального Комитета. Не из тех, чьи имена на слуху. А товарищи Ленин, Троцкий и остальные зиновьевы-каменевы — отсиживались по эмиграциям. Практической работы не вели. Писали статейки, переводили труды теоретиков марксизма, что есть дело нужное, но…

— Товарищ Ленин — наш вождь и учитель! — выпалил Жадов.

— С какой поры? — хладнокровно парировал Благоев. — Вы забыли, Михаил, что именно я руководил Военно-революционным подкомитетом Петросовета? Ещё при «временных»?

При всех своих недостатках Михаил Жадов был справедлив. Болезненно справедлив и столь же болезненно честен.

— Не забыл. Вы, товарищ Благоев, восстанием и командовали, то всякий знает.

— Но ваш вождь и учитель — товарищ Ленин?

— Ну… не только он. Товарищ Троцкий тоже. Хорошо говорит, понятно, правильно. Все поделить. Всё по справедливости. Буржуев — выселить. Рабочих из сырых подвалов — в их квартиры. Все заводы, фабрики — народу. Деньги не нужны, только зло от них всё. Всё, что произвёл — сдай государству трудового народа. От него всё получишь, что нужно. Пайки там, карточки… чтобы всё по-справедливости, — повторил он в конце.

— Что нужно… — устало повторил Благоев. — Вот, скажем, вы, Михаил, хотите сделать подарок любимому человеку. Цветы преподнести, или что-то существеннее. Как, по-вашему, вы сможете получить это от государства трудового народа? Если всё — согласно пайкам?

— Пойду в цветочный магазин и возьму, — Жадов вновь покраснел, совершенно по-мальчишески.

— А в цветочном магазине они откуда возьмутся?

— Садовники вырастят! И государству сдадут! А оттуда — в магазин!

— Как у вас, однако, всё просто… — Благоев, похоже, несколько оторопел.

— А чего тут сложного? — перешел в атаку комиссар. — Справедливость — она всегда простая! Государство у нас теперь какое? — народное! Следовательно, и всё, что ему принадлежит — есть народная собственность. А распоряжается этим партия, как передовой авангард рабочего класса, кто понимает, что, куда, зачем и как!

— Н-да, недооценил я вас, — после паузы признался Благоев. — Убеждения — это хорошо, но…И вы-то, Михаил, как раз и будете жить по своим убеждениям, умрёте за них, если нужно. Цельный вы человек и хороший. Но вот по петербургским заводам. Как вы знаете, ввели мы рабочий контроль. И кое-где он начал работать. Скажем, на казенных заводах. Знаете, насколько там жалованье в среднем увеличили?

— Ну, увеличили, — признался комиссар. — Где в два раза, а где и в три…

— А выработка, как вы думаете, во сколько раз возросла?

— Э-э-э…

— Не трудитесь, Михаил, и не мучайтесь. Выработка на казенных заводах упала в те же два, а то и три раза. А в иных местах и в четыре раза, и в пять. Рабочие митингуют, проклинают «буржуев», хотя сами ни на каких буржуев не работают, на заводах там — казной поставленная дирекция, инженеры, бухгалтера. Вот её-то этот рабочий контроль и терроризирует требованиями беспрерывного повышения расценок. В результате заводы останавливаются, выпуск продукции падает, смежники страдают.

— Кто-кто? — подозрительно переспросила Ирина Ивановна.

— Другие заводы, получающие продукцию с вышеупомянутого. Так что скажете, товарищ Михаил?

— Скажу… скажу… Скажу, что от денег всё зло! — нашёлся Жадов. — Если б все получали поровну, не было б этого вот «заработаю побольше, себе больше урву»!

[1] То есть Зиновьеву и Каменеву.

— Вы уже и раньше говорили, про «всё зло от денег». То есть все будут трудиться за идею? И работящий, и лентяй? И получать одинаково? Лодырь и лоботряс окажется уравнен со старательным и усердным?

— Все будут трудиться!

— Все… Михаил, вы толковый комбат. Скажите, когда ваши бойцы на хозработах, дрова для казармы носят, все работают одинаково? Все, как один? Никто не отлынивает, не пытается в уголке отсидеться?

— Нууу… случается, кое-кому, бывает, леща выпишем… но товарищи сами следят! Филонить не дают! И в жизни так же будет.

— То есть новая жизнь — это когда товарищи друг за другом следят и, чуть что, леща дают? — усмехнулся Благоев. — Этому ли учил товарищ Маркс, которому мы памятник только что открывали?

Комиссар смутился.

— Так народ… он, конечно, всей душой за революцию… так, пережитки определенные остались… многие вот на храмы ещё крестятся…

— Именно, Михаил. Пережитки. Люди неодинаковы. Ктот-то сильнее, кто-то слабее. Кто-то три пуда легко поднимет, кто-то один едва осилит. А пайку всем одинаковую, что ли? Так то, что три пуда поднимает, подумает, да скажет — чего это я спину ломаю? Буду себе один пуд носить, ту же норму получу. На казённых заводах, где отменили сдельную оплату, так и случилось. Норму делают, и всё. Выработка упала.

— Сознательность повышать надо! — упирался комиссар.

— Легко сказать «надо». Сделать-то это как?

— Ну… воспитывать… митинги там, лекции, политбеседы…

— Вот когда у вас, Михаил, в батальоне бойцы начнут наперегонки дрова таскать, соревнуясь, кто больше, я первый скажу, что да, удалось вам повысить сознательность.

— Так я больше не на батальоне, — криво усмехнулся Жадов.

— Я вам предлагаю вернуться. И надеюсь убедить. — Благоев говорил негромко, но очень серьёзно. — Авантюризм Троцкого и компании погубит революцию. Он создаст странную систему, где все будут говорить одно, думать другое, а делать третье. Лев Давидович с Владимиром Ильичом через колено страну ломать хотят, а так нельзя. Вот если вы подумаете, Михаил — вы же сами от повышенного пайка не отказались? Потому что вам «положено»? А рабочий у станка так может и не считать. Он, рабочий, восемь часов без устали ишачит, в поту, в пыли, в духоте зачастую; а комиссар Жадов пакеты получает с белорыбицей, с окороком, с добрым табачком. А заслужил ли комиссар Жадов подобные привилегии? — подумает рабочий. Согласится ли, что комиссару Жадову положено? Если всё должно быть всем поровну?