Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— То есть ты из-за меня письмо даже им не смог послать?

— Ну, не смог. Так это ж не страшно, Юльк! Не последний раз мы там. Ещё и пошлём, и увидимся!

Юлька пожала плечами. Она, как могла, рассказала о случившемся, о том, как тяжело оказалось пробиваться сквозь пространство с таким «грузом»; и сумеет ли она это повторить? Может, лучше как встарь, машиной?

— Машиной нельзя, — покачал головой Игорёк. Ба же объясняла. Они могут не выдержать с дедом…

— А я? Если я не выдержу? — в упор врубила Юлька. И осеклась — на пороге её комнатки застыла Мария Владимировна собственной персоной.

— Ты всё верно говоришь, милая, — бабушка подошла, присела рядом на кровати. — Мы уж с дедом тут судили, рядили… и впрямь — куда это годится, тебя эксплуатируем, словно кулаки какие батрачку. Права ты, Юленька. Кругом права. Прости нас, дураков старых, прости, коль сможешь. Потеряли мы голову, да… так хотелось в молодсти оказаться, в том мире, что мы помним… хотя сами-то мы не помолодеем, нет…

У Юльки защипало глаза.

— Ба, да я ж не…

— Права ты, милая. Нельзя тебя так гонять. В общем, пока что все экспедиции отменяются, тебе надо сил набраться. А нам — понять, что же это такое было…

Вновь потекли дни, до ужаса обыкновенные. Школа, вторая четверть, самая короткая. Полугодовые контрольные. Новый Год приближался, зимние каникулы. Юлька, как ни странно, никогда их особенно не любила. На улице холодно, а сидеть в огромной коммуналке — тоже мало радости. Для всяких там «ёлок», с непременным их «раз, два, три — ёлочка, гори!» она была уже слишком большой. Это для малышни несознательной.

Профессор, однако, угрозу свою исполнил. Подал заявление об уходе с поста завлаба, но тут в институт вдруг пришло Откуда-то Сверху очень грозное письмо и директор с замом по науке чуть ли не на коленях умолили Николай Михайловича «немного погодить с уходом».

Все чего-то ждали. Точнее, ждали, когда она, Юлька, скажет, что «пора».

Глава XIV.1

Лето-осень 1915 года. Россия. Переплетение путей.

Эшелоны александровцев подошли к столице по линии от станции Дно к Витебскому вокзалу. По левую руку осталось Гатчино и Федя Солонов только проводил убегавшие туда рельсы тоскливым взглядом. Не время.

Но теперь никто не пытался их остановить. Напротив — народ выбегал к станциям, махал руками, кто-то выносил иконы; а Фёдору только и хотелось спросить — где ж вы раньше были, девять месяцев назад? В ноябре 14-ого? Где отсиживались? Чего ждали? А теперь, значит, с образами встречаете?

Петя Ниткин, уже почти исписавший свою книжку-дневник, словно подслушал его, Фёдора, мысли.

— Они не виноваты, Федь. Люди всегда такие — власть есть власть, ей подчиняются. Могут не любить, даже ненавидеть могут, но — подчиняются, слушаются…

— То-то они Государя тогда слушались…

— Иногда перестают, да, — согдасился Петя. — Когда в прельщение впадают. Но это всегда ведь меньшинство, Федя. И там, и тут. Меньшинство брало власть, а большинство молчало да приспосабливалось. И теперь так же будет.

Они старались говорить о чём угодно, только не о семьях, не о близких, оставшихся под большевиками. Всё, казалось им, заколебалось в неустойчивом равновесии. Добровольцы заняли Москву, это большая победа, но огромная Россия оставалась большей частью под властью красных. Всё Поволжье, весь Урал, весь Север, вся Сибирь, Дальний Восток, Камчатка… А на западе правобережье Днепра цепко заняли германцы с австрияками, и даже в Одессе — уж сущей позор! — орудовали какие-то ничтожные румыны. Те самые, о которых принято говорить, что «румын — это профессия». Братушки-болгары, и те постарались оттяпать себе кусочек Бессарабии, самое южное её окончание.

Занимали немцы и Прибалтику, объявив независимость тамошних губерний и «ассоциацию» с германской короной. Но сидели тихо, словно выжидая, чем всё это кончится. Высадились и в Гельсингфорсе, «поддерживая стремление финского народа к независимости», и — тоже ассоциация с германским рейхом.

Англия и Франция глядели на всё это во всевозрастающим недовольством, но — пока лишь только глядели.

Казалось, вот так же вкатятся они, как по ровному, и в саму столицу; но, если кто и собирался сдаваться, так это не питерские рабочие дивизии, не успевшие попасть на фронт из-за стремительного его обрушения.

К Московской заварухе они опоздали, а вот когда война пришла к ним домой — оказались готовы встретить.

Спасли их только осторожность и предусмотрительность Константина Сергеевича. Все уже уверовали в победу (ну, или почти все), решили, что войдут в северную столицу торжественным маршем, а Две Мишени по-прежнему гнал перед «Единой Россiей» тяжело гружёные платформы — бутовый камень да мешкис песком.

Грохнуло так, что все без исключения оглохли, платформы встели дыбом, разлетаясь в щепки. Задрались в небо рельсы, а прямо поперёк полотна появилась воронка в человеческий рос глубиной.

Оставшиеся платформы валились под откос, и хорошо, что как раз на этот случай перед локомотивом имелась аварийная сцепка, успевшая сработать — паровоз остался на рельсах.

…И сразу же вокруг головного броневагона начали ложиться снаряды. Разрыв слева, разрыв справа, перелёт, недолёт, накрытие — стреляли настоящий специалисты, видно сразу.

Две Мишени вжал кнопку общей тревоги. «Все наружу!»

На сей раз красные всё сделали, как положено. Укрытые, хорошо замаскированные батареи, ведущие огонь по заранее пристреляным ориентирам с закрытых позиций. Не одну болванку, небось, потратили, пока не добились требуемой меткости. И там, за лесополосами, в деревеньках вдоль железной дороги, александровцев ждёт пехота, хорошо окопавшаяся и решительная.

Лучше всего рассчитывать именно на тккое, чем на противника деморализованного и готового вот-вот обратиться в бегство.

По «Единой Россiи» били с двух сторон, вражьи батареи аккуратно чередовали залпы, не мешая друг другу вносить поправки. У них явно имелись и полевые телефоны, и спрятанные где-то поблизости корректировщики.

Александровцы горохом сыпались под насыпь. Бронепоезд начал отползать, послав первые снаряды куда-то «в направлении батарей неприятеля».

Фёдор Солонов быстро собрал вокруг себя взвод — первая рота первого батальона знала свой маневр. Им сейчас предстояло отыскать неприятеля — до вечера ещё далеко, а июльские вечера под Петербургом — это не ноябрь там же.

Величайшей глупостью было бы сейчас построиться «в ряды» и двинуть вперёд на скрытые пулемёты. Их, пулемёты эти, предстояло отыскать ему, Фёдору.

«Сейчас ведь подпустят поближе», — билось в голове, — «и в упор… как мы их под Зосимовым…»

Но, видеть, питерский пролетариат и впрямь ненавидел «золотопогонников», явившихся душить «оплот мировой революции»; огонь они открыли, едва завидев редкие цепи александровцев, приближавшихся короткими перебежками.

Зная порядок, добровольцы залегли. Начиналось то, что Севка Вороотников называл «скрадыванием» — медленное, скрытное, но неуклонное движение ко вражеским окопам.

Стрелки-отличники, уже давно новая команда, выцеливали, выжидали; нелегко из винтовки заставить замолчать вражеский пулемёт, однако александровцы всё равно ждали, ждали с величайшим терпением, ловя в сильную оптику прицелов любое движение на той стороне смертного поля.

«Единая Россiя», отступив, посылала теперь снаряд за снарядом туда, где таились полиции красных. Корректировать огонь сейчас — сущее мучение, если только Две Мишени не протянул оперативно полевой телефон.

А он, судя по всему, протянул, потому что после пяти попыток залпы стали ложиться точно у траншей. Ещё спустя небольшое время точно подобрали длинну запальной трубки и шрапнели начали рваться в воздухе, осыпая красных настоящим свинцовым ливнем.

Однако те держались. Никто не бросился, очертя голову, в тыл. Никто не ринулся и вперёд, в самоубийственную атаку — такое тоже случалось на фронте, хоть и редко.

180
{"b":"839833","o":1}